Что гложет Гилберта Грейпа? - стр. 3

– Никто не приедет, Гилберт. Карусели в аварию попали, а работники повесились…

– Скоро будут здесь, – говорю ему.

– Они же повесились!

– Ничего подобного.

– Ты просто не знаешь! Ты не знаешь!

– Не всем же вешаться, Арни.

Он этого не слышит, потому что роется в корзине, достает второе зеленое яблоко, сует его себе за ворот и мчится в сторону города. Кричу ему, чтобы остановился. Но не тут-то было; пускаюсь за ним в погоню, хватаю поперек живота. Отрываю от земли; яблоко падает в жухлую траву.

– Отпусти. Отпусти.

Несу брата туда, где осталась корзина. Он стиснут, ногами обвил меня за пояс, пальцами впивается мне в шею.

– А ты вверх тянешься. Это тебе известно?

Он мотает головой: дескать, ты не прав. По сравнению с прошлым годом росту в нем не прибавилось, зато округлился еще больше, жирку накопил. Если так и дальше пойдет, я скоро его поднять не смогу.

– Ты еще растешь, – добавляю. – Мне все тяжелее на руках тебя таскать. И сил набираешься.

– Не-а. Говоришь на меня – переводишь на себя, Гилберт.

– Почему же на себя? Верь мне: Арни Грейп тянется вверх и набирается сил. Точно тебе говорю.

Опускаю его возле корзины. Еле дышу, на лице пот выступил.

Арни говорит:

– А ты вниз тянешься.

– Неужели?

– Я точно знаю. С каждым днем ниже и ниже. Все время унижаешься.

У глупых иногда проскальзывают умнейшие фразы. Даже Арни понимает, что я опустился ниже плинтуса.

Поскольку часов я из принципа не ношу, точное время назвать не могу, но этот миг, когда полоумный брат срывает бинты с моего сердца, отмечен воплем. Это вопит Арни. Он тычет пальцем на восток, и я навожу бинокль на крошечную точку, ползущую в нашу сторону. За ней тянутся другие точки.

– Это они? Это они едут?

– Они, они, – говорю.

У Арни отвисает челюсть. Он уже пляшет:

– К нам лошадки едут. Лошадки едут!

Завывая, он скачет кругами и пускает слюни. Арни сейчас почти в раю. Я не свожу глаз с него, а он – с растущего каравана. У меня одно опасение: как бы у него не прорезались крылышки – упорхнет ведь.

Утром того же дня ложусь вздремнуть на диване в гостиной.

Еле дождался, когда смогу передохнуть, придавить часок, но не тут-то было: в нос шибает жуткий запах, прямо голова раскалывается пополам. Глаза сами собой распахиваются. Озираюсь, еще окончательно не проснувшись, и вижу младшую сестру: расселась тут в шортах и в бюстике – ногти красит. А шмон-то какой идет… Боже правый.

Сестренку мою зовут Эллен. В прошлом месяце стукнуло ей шестнадцать. Недавно избавилась от брекетов, теперь целыми днями расхаживает по дому, зубы языком проверяет и завывает: «Уу-аа», как будто не верит, что все зубы на местах.

С тех пор как сняли ей брекеты, от нее спасу нет. В ней вдруг проснулась страсть к блеску для губ и к ярко-красному лаку; ей, надо сказать, идет, но вредина такая стала, что не знаю, сколько еще смогу терпеть.

Запах лака поднимает меня с дивана и заставляет посмотреть на сестрицу в упор. А она знай изучает палец на ноге, поэтому приходится окрикнуть:

– Сестренка, тебе здесь удобно?

Эта не отрывается, мажет себе ноготь за ногтем. Ни ответа ни привета. Тут я не выдерживаю:

– НЕУЖЕЛИ ДРУГОГО МЕСТА НЕ НАШЛОСЬ?

Не поднимая глаз, сестра заводит свою песню:

– Гилберт, здесь некоторым всего шестнадцать лет. Некоторые пытаются использовать единственный шанс, предоставленный им жизнью. Я пробую нечто новое: экспериментирую с незнакомым цветом, и тебе ничего не стоит меня поддержать, приободрить. Тогда я, возможно, подумала бы над тем, чтобы перейти в другое место, но ты – мой брат, и если не ты, то кто же поддержит мой новый опыт? Кто? Отвечай: кто?!