Четыре угла - стр. 23

Сигареты, как местная седация, успокаивали Макеевой нервы. И если их в пачке оказалось мало, значит, нервничать девушка стало больше. Это очевидно, как и то, что как только Татьяна Борисовна перестанет нуждаться в ее физической помощи, она сразу вернется в Петербург.

Трусливо затянувшись пару раз, закинула в рот мятную жвачку и решительно отправилась в «глазное» отделение.

***

— Эта пелена так и не сошла. Всё в дымке. Я практически ничего не вижу и уже жалею, что сделала операцию, — бурчала Татьяна Борисовна.

— Я в этом не сомневалась, — прошептала Полина так, что не услышал бы даже комар, сидящий на носу, но женщина услышала.

Девушка знала, как бы отлично и успешно ни была проведена операция, в любом случае будет плохо. Это настолько ожидаемо, что не удивительно.

— О чем ты, Полина? — хромая, она вцепилась в локоть дочери, словно ей провели операцию на ноге, а не по замене хрусталиков глаз.

— Ты говорила об этом лечащему врачу? — оставив без ответа вопрос, девушка поудобнее перехватила спортивную сумку с вещами матери.

Вопрос для проформы.

Потому что Полина и так была уверена, что женщина уже давно и надежно вынесла мозг всему отделению офтальмологии.

— Конечно! — возмутилась Татьяна Борисовна. — Но он сказал, что это нормальная реакция! Как она может быть нормальной, если до операции я хотя бы что-то видела, а сейчас глаза слезятся, и кроме расплывчатых силуэтов я ничего не вижу? - сокрушаясь. — Мне кажется, они меня обманули. Доверять никому нельзя, — хмыкнула Татьяна Борисовна и ловко переступила через валяющийся на асфальте фантик из-под конфеты, который не заметила даже Полина.

— В чем обманули? — девушка повернула голову и посмотрела вопросительно на мать, глаза которой были спрятаны под солнцезащитные очки.

— Думаю, они поставили мне старые хрусталики. Непригодные, — Полина закатила глаза, что не осталось не замеченным от ее матери. — Что? Чему ты удивляешься? Ведь никак не проверишь! А потом скажут, что никто гарантии не давал. Никому нельзя доверять. Никому. А мои новые хрусталики продадут за деньги, и положат себе их в карман, — философски заключила Татьяна Борисовна.

Полина слушала этот абсурд и находилась в полнейшем ахере.

В том, что никакой подмены хрусталиков не было — девушка не сомневалась. Удивляло другое — как можно было прожить всю жизнь в состоянии постоянного контроля всего, недоверия и выискивания во всем обмана? Хотя на этот вопрос у Полины всё же был ответ и весьма убедительный, но спустя время и переосмысления даже эта причина не стоила того, чтобы ненавидеть весь мир.

Полина задумалась.

С другой стороны, а чем отличалась она от собственной матери? Тем, что ненавидела не целый мир, а свой личный микромир? Тем, что видела его уже не таким цветным и радужным, но и не черным, как мать, а на несколько оттенков светлее? Скажем, темно-серым?

— Ох, уже это солнце. Палит нещадно, — Татьяна Борисовна обмахнулась рукой, выдернув Полину из размышлений. — Я не поняла, — женщина приспустила очки на нос, — там Роберт Гризманн, что ли? — всмотрелась вперед и остановилась.

— Гризманн, — подтвердила Полина тоном, давая понять, что он здесь не просто случайный прохожий.

— Ты мне не хочешь ничего сказать? — женщина повернулась к дочери и наградила взглядом «что произошло за время моего отсутствия?».