Черный-черный дом - стр. 44

, которая брала меня с собой собирать мидии и называла своим хорошим мальчиком, своим маленьким воином. А о матери, с которой я остался после смерти отца. Как будто весь его гнев, его горькое разочарование перешли к ней, точно тарашгир[17] или участок земли. Если я поступлю так с Мэри, то никогда себе этого не прощу.

Я глажу ладонью ее волосы, ее затылок.

– Прости меня. – Наклоняюсь ближе, чувствую жар ее дыхания на своей коже, барабанный бой ее пульса под моими пальцами. – Я ревнивый, брюзгливый козел.

– Тебя не заботят ничьи дела: ни Чарли, ни Кенни, ни Юэна Моррисона. И арендная плата вполне честная, ты же сам мне говорил. Но если тебе действительно важно владеть землей, то враждовать с человеком, которому принадлежит значительная ее часть, довольно опрометчиво даже для тебя.

– Довольно опрометчиво? – Я улыбаюсь, целуя уголок ее губ.

– Банка с монетками за брань уже полна. Я стараюсь следовать тому, что проповедую.

Я прижимаю ее к стене рядом с камином, и она приникает ко мне в ответ. Я издаю стон, когда она сильнее льнет ко мне, и приподнимаю ее настолько, что ей приходится обхватить меня ногами за бедра и руками за шею, и Мэри смеется.

– Кровать вон там, – шепчет она.

– Я хочу тебя именно здесь. – Целую ее, мои пальцы касаются ее нежной кожи под джемпером.

Она стонет под моими поцелуями, начинает дергать пряжку моего ремня, молнию джинсов, и звук, который вырывается у меня, выражает скорее облегчение, чем желание. Когда я снова прижимаю ее к стене, деревянная картина на каминной полке вздрагивает.

Мэри шепчет: «Ш-ш-ш», прижимая мою руку к своей груди. Но, глядя на закрытую дверь, она улыбается и краснеет.

– Кейлум услышит нас.

– Нет, не услышит, – возражаю я. И когда она целует меня снова, сильнее и дольше, я наконец-то могу полностью отдаться этому обжигающему жару. Этому ощущению утешения, подобному скандинавской саге или яркому белому лучу маяка. Медленному, ровному и неудержимому. Полному торжества и гибели.

И потом, когда Мэри гладит кончиками пальцев мои волосы, долго и неспешно, я прижимаюсь лицом к ее шее и произношу вслух слова, которые звучат у меня в голове ежедневно и ежечасно.

– Я просто… Я хочу, чтобы все получилось, Мэри.

Она упирается мне в плечи, и я вынужден отступить. Пальцы у нее прохладные, но от них моя кожа горит.

– Ты всегда такой серьезный, – произносит она, прижимая ладони к моему лицу и целуя меня в очередной раз. Но глаза у нее строгие, темные и немигающие. – Все получится, если ты этого захочешь. Чтобы обладать чем-то, не обязательно иметь это, Роб. Нужно просто верить, что это твое.

Позже, когда кошмары заставляют меня проснуться, я встаю с кровати и иду в прихожую. Дверь в крошечную спальню Кейлума открыта, и я, прислонившись плечом к косяку, долго наблюдаю за ним. Отсветы ночника – темные звезды на серебристо-синем небе – скользят по его круглому маленькому лицу в такт его тихому дыханию. Любовь, которую я испытывал к нему, когда он родился, была ужасающей, изматывающей. Любовь, которую я испытываю к нему сейчас, кажется настолько большой, что способна заполнить весь мир, всю вселенную, но все же я могу воспринимать ее только по частям и никогда в целом. Никто из нас не получает того отца, которого заслуживает.

Я возвращаюсь в главную комнату, бросаю взгляд на спящую Мэри и крадусь к кухонному уголку. Перемена ветра способна пробудить меня от самого глубокого сна, в то время как Мэри, скорее всего, проспит землетрясение. И все же я стараюсь как можно тише открыть люк, и деревянные ступеньки леденят мои ступни, когда я спускаюсь в подвал. Слышу, как ветер гудит в карнизах «черного дома», и этот звук подтачивает мою решимость. Он похож на крики, которые отражаются от высоких скал и обрывов.