Черный часослов - стр. 36
– Что именно ты хочешь узнать?
– Что вам известно о «Черном часослове» Констанции Наваррской?
Алистер посмотрел на меня, не слишком заинтересованный вопросом.
– Сейчас это не моя специализация, так что вряд ли смогу тебе чем-то помочь. Но вообще мне никогда не доводилось слышать об этом экземпляре, хотя в прежние времена я и был экспертом в области коллекционных книг.
– Почему вы оставили это? – поинтересовался я. – Почему решили променять букинистический магазин на «книжную аптеку»?
– Потому что я люблю книги, но я люблю их за содержание, за это волшебство букв и слов, созидающих другой мир, за чувства, пробуждаемые в душах читателей. Это и есть самая суть книг: рассказывать нам истории, позволяя проживать множество других жизней за несколько дней. В конце концов мне стало ненавистно коллекционирование книг, потому что в этом деле важна прежде всего внешняя форма, материальный носитель, оболочка: чей колофон [9] был поставлен на данном издании, в какой типографии, в каком городе, в каком году оно было напечатано… И еще – неразрезанные страницы, чего я терпеть не могу, поскольку это означает, что книга так и осталась девственной, ни один читатель ее не прочел. Для чего же тогда она была написана, для чего ее издавали?
Я улыбнулся. В этом мы были с ним очень похожи: я тоже не мог держать на своей полке новую книгу, не бросившись сразу же ее читать.
– Я же предлагаю своим пациентам-читателям самую душу книг, и каждый человек может найти в них лекарство для собственной души. Все мы немного потеряны в жизни, все мы немного травмированы. Я не знаю лекарства лучше, чем это, – без всякой химии и без побочных эффектов. Голос незнакомца, звучащий со страниц, где сосредоточены все его знания о жизни, – чтобы плод его упорных трудов, возможно, сослужил кому-нибудь добрую службу. Только посмотри, сколько вокруг учителей, наставников и наставниц… Стоит только войти в библиотеку – и перед нами тысячи жизненных выводов, тысячи уроков. Однако миллионы людей пренебрегают этой возможностью обрести мудрость, этой цепочкой опыта, восходящей еще к палеолиту…
У меня возникло ощущение дежавю. Я уже где-то слышал нечто подобное, но мне так и не удалось вспомнить где.
– Или вот еще тема библиографических редкостей, – продолжал свои рассуждения Алистер. – Некоторые библиофилы покупают себе второй точно такой же экземпляр – лишь бы не допустить, чтобы им наслаждался их соперник, другой коллекционер. Они испытывают потребность наркомана, когда на горизонте появляется вожделенная редкая книга, и готовы продать собственную мать, чтобы получить желаемое. Я видел, как семьи оказывались ввергнуты в нищету из-за того, что глава семейства, помешанный на библиофилии, влезал все в новые и новые долги каждый раз, когда антиквар-книготорговец звонил ему, чтобы сообщить о появлении в продаже какого-нибудь соблазнительного экземпляра… а потом он даже не читал его.
– Мне трудно представить, что кто-то может продать мать за книгу, а потом даже не открыть ее, – сказал я.
– Мне неоднократно доводилось в этом убеждаться. Я продавал свои книги с тоненькой прозрачной ниткой, привязанной к корешку. А впоследствии находил какой-нибудь предлог, чтобы наведаться в библиотеку своих клиентов-коллекционеров – из тех, с кем мы были в приятельских отношениях, – и интересовался некогда проданными мной экземплярами. Они наизусть, с гордостью перечисляли мне характеристики этих книг. Я просил разрешения взять их в руки, чтобы полистать, и… выяснялось, что никто их даже не открывал, никто их не читал. Истории, которые я так любил, сделавшие меня тем, кто я есть, – их покупали не для того, чтобы читать, а лишь для того, чтобы обладать ими, как охотник, который делает чучела из голов редких, почти вымерших животных, чтобы любоваться их частью, их мертвой оболочкой. Коллекционер желает просто обладать объектом своей страсти, он лишает его души и видит лишь красивый переплет; потом интерес угасает, и опять начинается дофаминовый цикл в погоне за новым редким экземпляром.