#черные_дельфины - стр. 8
– Я пораньше приехала – хожу смотрю. Интересно!
– Тебе на работе покойников не хватает? – удивилась Инга.
– Там – другое. Работа с биоматериалом. Всё, что происходит здесь, имеет к этому биоматериалу косвенное отношение. Тут ритуальная терапия для близких. За пределами моей сферы. Но очень познавательно для понимания механизмов нашего сознания. Принятие смерти – вот его главный непреходящий челлендж.
В присутствии подруги Инге стало легче. Она взяла её под руку, и они вместе направились к толпе, собравшейся у входа. Сергей с Катей последовали за ними.
Хоронить глянцевого фотографа Олега Штейна собралось много народу. Инга безошибочно определила, что вся эта разномастная толпа пришла к нему. У многих она считывала притворство в выражении лиц и позах. Этих привёл интерес к зловещей смерти – самоубийству. Им не лень было тащиться сюда в непогоду, чтобы набраться впечатлений и потом в курилках делиться сплетнями, но тут они выученно изображали скорбь. Немногие друзья, художники, близко знавшие Штейна, тихо курили в стороне, равнодушно смахивали капли дождя с отягощенных похмельем лиц.
Появились катафалк и машина с близкими родственниками. Вынесли гроб. Толпа расступилась. Всем было страшно, но вместе с тем любопытно заглянуть внутрь, но нести его вызвались те самые люди, только что выпустившие окурки из дрожащих рук: Глеб – друг детства, Сергей и баб-Люсин сын Гриша.
Понесли. За гробом сестра Олега Лиза и его бывшая жена Оксана вели под руки обмякшую маму. Эмма Эдуардовна сделалась маленькой и безвольной. Инга вспомнила, как видела её в последний раз на премьере в роли Раневской. После спектакля они с Олегом пошли в гримёрку, где она восседала, красивая, глаза блестели от волнения, с нервной радостью распоряжалась относительно букетов, принимала поздравления. Теперь она едва волочила ноги, лицо в чёрном кружеве – белое, белые, выплаканные глаза, светлые волосы казались полностью седыми. Она шла, завалившись направо, в сторону дочери. Оксана вышагивала безучастно, смотрела в сторону.
Острое чувство несправедливости закипало в Инге. Она никогда не понимала правила «самоубийц не отпеваем».
Женя права, все эти похоронные процедуры не имеют к Олегу никакого отношения. Но они важны для его несчастной матери и сестры. Неужели нельзя было разрешить? Хотя бы ради них? За что такая чёрствость, такое неукоснительное следование обычаям, когда тут – горе?
Какой-то ещё довод усиливал её гнев. Но она всё никак не могла его толком обдумать. Женя молчала, кивала каким-то своим мрачным мыслям. Было видно, что ей не терпится закурить. Инга не обмолвилась с ней ни словом, боялась, что опять расплачется, если заговорит.
За группой родственников суетилась раскрасневшаяся Люся и командным шёпотом распоряжалась, куда класть цветы, когда положить конфеты, чтобы всё прошло как положено. Её слушались. В другой раз Инга бы выговорила ей за то, что она так бесцеремонно и властно хозяйничает со своими бабскими суевериями, но сейчас у неё не было сил хоть как-то возражать.
В самом конце толпы мелькнуло растерянное женское лицо. Знакомое. Показалось очень важным вспомнить, где она видела его.
У раскопанной могилы остановились. Поставили гроб. Сергей и Костик подошли к Инге. Толпа переглядывалась. Можно ли говорить речи над висельником? Что говорить? В тишине слышались только причитания баб-Люси. Сдержанно и угрюмо её периодически останавливал Гриша: