Черная папка. История одного журналистского расследования - стр. 16

Мы начали с того, что в нашей программе «Мир и молодежь» соединили в беседе ведущих журналистов, находящихся в редакции на 12-м этаже телецентра в Останкино, с рабочими крупнейшего предприятия Москвы – завода «Серп и молот». Свои телекамеры мы установили в обычной «курилке» литейного цеха, где рабочие, фактически не отрываясь от дела, могли общаться с нами по разным поводам. Они были в прямом смысле слова в своих родных стенах, которые, по пословице, всегда «помогают»; никто и ничто не мешало им быть с нами откровенными, в том числе и в выборе тем обсуждения.

К сожалению, задуманного цикла не получилось. Произошло это, прежде всего, потому, что своим громоздким телевизионным оборудованием мы все-таки нарушали естественный порядок вещей в цеху. Да и сами рабочие не могли уделять нам много времени, они ведь были «при исполнении рабочих обязанностей»; интересный разговор из-за этого иногда прерывался.

Тогда мы решили установить телемост с теми местами, где молодежь отдыхает, общается, спорит. Так родилась знаменитая программа «12–й этаж», центром которой стали молодые люди, тусующиеся на лестнице. Телекамеры устанавливались в подъездах многоквартирных домов в разных городах страны, в естественной среде обитания молодежи – там, где ее до этого никто никогда не видел, потому что не снимал. До этого советская молодежь на телевизионном экране «правильно и красиво» отдыхала в домах и дворцах культуры, в самом крайнем случае – на дискотеках. И другой молодежи для официальной пропаганды не существовало. А она была, эта самая молодежь. Ей были глубоко безразличны все комсомольские почины, официальные митинги и демонстрации, бесконечные пленумы и съезды. Участниками «12-го этажа» и стала эта, совсем другая молодежь. Реальная. И оказалось, что думает и говорит она совсем по-другому, чем в наших же собственных, «правильных», снимавшихся до этого передачах.

Да, эти ребята выглядели порой вызывающе. Бренчали на гитарах, курили, иногда выражались не слишком политесно, но зато своими вопросами и удивительно интересными рассуждениями они нередко ставили в тупик более взрослых собеседников – до этого всегда уверенных в себе комсомольских и партийных начальников, министров и депутатов. Все эти люди, как водится, собирались в останкинской студии при официальных пиджаках и галстуках, в привычной для себя атмосфере, не отвечающие, а вечно поучающие аудиторию. Привыкшие не разговаривать, а вещать, не размышлять, а воспитывать. Сталкиваясь со свободно мыслящей, раскованной, «незашоренной» молодой аудиторией, они впервые, быть может, начинали вести настоящий диалог с оппонентом.

Вершиной этого своеобразного телевизионного триптиха «соединения несоединимого» стали телемосты с Америкой. Впервые мы связали в разговоре простых людей Ленинграда и американцев из Сиэтла и Бостона, перебросили «мостик» не только через океан, но и через бездны непонимания. Телемосты соединяли нас с американцами и прежде, но они проводились между космонавтами и астронавтами, детскими организациями, ветеранами второй мировой войны. Разговоры, перемежающиеся выступлениями артистов, никогда не выходили за рамки формальной трескотни о «борьбе за мир во всем мире».

То, что сделала наша Молодежка (редакция Молодежных программ), вместе с Главным управлением внешних сношений Гостелерадио, фактически перевернуло само понятие «запретной темы». Самые рядовые, обыкновенные люди США и СССР, собравшиеся в телевизионных студиях и соединенные телемостом, впервые на Центральном телевидении открыто обсуждали ссылку Сахарова в Горький и войну в Афганистане, сбитый пассажирский южнокорейский «Боинг» и проблему советских евреев-отказников. Не только страна, но и весь мир с удивлением и «тревогой» узнали, что, оказывается, «в СССР секса нет». Было немало и других «откровений» подобного типа – иногда серьезных, иногда смешных. Фильм (я был режиссером и телемостов и фильма), сделанный после этих мостов, с теми же самыми героями, стал сенсацией в двух странах. И «телевизионный Оскар», приз американской телевизионной академии «Эмми», перелетел океан и живет теперь у меня дома. На его основании гравировка на английском –