«Человек, первым открывший Бродского Западу». Беседы с Джорджем Клайном - стр. 27
Я не попытался встать на защиту Ахматовой. Но, возможно, Владимиру, как и мне, уже было известно, что Бродский считает Ахматову не только великим поэтом, но и «самым лучшим человеком из всех, кого он встречал за всю жизнь».
Также они расспрашивали о нескольких людях из моей группы. В группе была женщина, которая родилась и выросла в России, но давно уже жила в США. Насколько помню, она преподавала русский язык и литературу в колледже Рид и либо ушла на пенсию прямо перед поездкой, либо собиралась на пенсию, она говорила, что хочет «пока жива, еще разок» увидеть родные места. Сотрудники КГБ спросили, как вышло, что она свободно владеет русским языком, а затем – почему ей захотелось снова оказаться в России.
В моей группе было примерно девяносто человек, но лишь два или три человека знали русский язык с рождения или серьезно изучали его. Насколько припоминаю, Владимир и Николай расспрашивали меня обо всех этих людях. Но большая часть их вопросов касалась моих контактов и разговоров с Бродским. Живо помню, что под конец допроса они донельзя четко разъяснили мне: если я намерен снова приезжать в СССР и встречаться со смутьянами или с теми, кто неприязненно относится к режиму, с такими как Бродский, «вы будете докладывать нам о своих разговорах с ним». Эту фразу я помню живо. Она прозвучала как приказ, определенно как директива, которую мне придется выполнять – отвертеться не позволят.
Свой ответ я тоже помню дословно – я сказал им: «Ia mogu zhitʼ bez Rossii», и я думал, что буду вынужден жить так до конца своих дней – обходиться без России. Только благодаря тому, что СССР ушел с мировой арены, а Россия вернулась, мне удалось – это было в январе 1991 года – после долгого перерыва возобновить свои поездки в Ленинград и Москву. Поводом стала первая международная конференция о жизни и творчестве Бродского, состоявшаяся в Ленинграде. Я прочел доклад на русском языке о переводе с русского на английский и с английского на русский. Ключевыми наглядными примерами служили мой собственный перевод «Бабочки» Бродского и великолепный перевод Бродского из Эндрю Марвелла – «Глаза и слезы». Как вам известно, я совершил еще четыре поездки в Россию, последний раз – в августе 1993 года.
Позвольте мне напоследок сделать еще два существенных замечания о допросе в КГБ. Первое: под конец первого допроса в Ленинграде, продлившегося не меньше двух часов, они чуть ли не извинились за свою первоначальную суровость. Владимир пояснил: «Вначале мы обязаны держаться жестко. Мы не знаем, кто вы и какие у вас намерения». Я помню выражение: «Ne znaia cheloveka». Владимир продолжил: «Мы должны были говорить сурово. Мы были обязаны выяснить у вас, зачем вы находились в окрестностях советского военного объекта». Тем самым они намекали, что к тому моменту – спустя, наверное, часа полтора с начала допроса – узнали меня настолько хорошо, чтобы прийти к выводу: я действительно не шпион. Но вначале они не были в этом уверены и думали, что я могу оказаться шпионом. А теперь фактически заявили мне: «Теперь-то мы вас знаем. Вы всего лишь профессор, приличный человек, а не шпион. Просто вы слишком близко общаетесь с такими, как Бродский».