Человек и другое. Книга странствий - стр. 40

И вот проходит уже минут 10-20, мы говорим уже совсем о другом, о том, что их учитель – вовсе не учитель, а вон деревце за окном, но и оно – не деревце, а облако, которое – вон та девочка в третьем ряду слева, как тебя зовут? – но и ты – не ты, а мой голос, который не здесь, а во льдах Антарктиды… и так до бесконечности, и обо всем этом догадались давным-давно – в Индии и написали в Упанишадах: «Тат твам Аси» – «Ты есть То». И положили в основу мира…

И тут я поворачиваю голову и вижу девочку в чудесном платье и с дивным, очень нездешним лицом; она смотрит, кажется, в никуда, сидя со все еще поднятой рукой. Ты что-то хотела сказать?

Я, говорит, за тигров… за жизнь.

Подошел к ней, обнял, поднял над собой: вот, говорю, это мир – настоящий, родной – значит, мы будем живы.

А потом, уже в какой-то другой школе, после всего во дворе ко мне подошел мальчик и спросил: а какое самое сильное впечатление было у вас в жизни?

И я задумался.

Этой истории 12 лет. В этом простенке у хижины погонщика на краю джунглей прежде жила великая слониха Арундати («прана Вселенной»), я знал ее много лет, и ближе из не людей у меня никого не было. Погибла, мы ходим на ее могилу с Мохаммед-Ханом, там растет из ее тела баньян.

А тогда, после ее смерти, в этот простенок перешел Йогин – слоненок, которого подобрали в джунглях, когда ему было, как этой девочке на снимке, около трех месяцев. Я поил его молоком, купал, разговаривал, а когда приехал год спустя, он узнал меня издалека и бежал навстречу, обнял хоботом, слушал сердце, трогая лицо…

А потом, еще годы спустя, когда у него начался «трудный период» созревания и слезы застили взгляд, он не узнал меня и с разбегу пнул так, что я отлетел на несколько метров, но приземлился на ноги, а он потом все извинялся…

Сейчас он стоит в соседнем простенке – 12-летний слон. Семь лет мы не виделись, и узнал он меня не сразу, постепенно, по голосу, а потом уже трогая.

И вот теперь эта девочка – Рани (что означает «принцесса»), такая же, как он, брошенка, сирота. За ней ухаживают, кормят молоком, но она стоит, грустно глядя перед собой, чуть кивая в это «никуда».

И тут – я не знаю, что произошло и как это объяснить, – я просто подошел и сел рядом, чуть в сторонке… и началось! Будто я мать родная и даже еще родней. А потом уже и я сдержаться не мог. И рассказали друг другу всю жизнь, без слов. А потом в избытке чувств она пыталась привалиться ко мне попой, изнемогая от счастья. Индусы, ухаживавшие за ней, стояли в изумлении: такого они не видели.

У меня было несколько встреч с тиграми. Но две из них – совершенно особые. Первая – восемь лет назад, я бы сказал, у предела. И сейчас – вторая: за.

О первой я пытался писать не раз, и ничего не получалось. Как странно. За почти сорок лет письма мне худо-бедно удавались какие-то достаточно тонкие и сильные переживания, в том числе биографические. И о джунглях тоже. Но здесь – как черт водит – всё не о том, не так.

Ведь дело не в том, кто где стоял, сколько шагов было меж нами и прочий «протокольный кошмар». Не в этом ведь дело. А в чем? В моем внутреннем состоянии? В тот момент оно было нулевым (как Хармс говорил, ноль – это вовсе не то, что вы думаете, говоря: ноль): предельно спокойное внимание, концентрация и рассеивание в одном (как разреженный воздух на вершинах), в каком-то смысле в эти мгновенья работает автопилот, человек выходит. То есть описывать воздух?