Человек и другое. Книга странствий - стр. 25

Это было к вечеру, после моей очень странной встречи с далай-ламой, когда мы смотрели с ним неотрывно глаза в глаза, по сути сорвав важную встречу его с монахами, которые шли на нее месяцами, спускаясь с Гималаев в Бодхи Гайю, где мы с Зойкой оказались совсем случайно. И вот после этой неизъяснимой встречи (я писал здесь о ней), мы отправились в Патну, через Бихар – не то чтобы закрытый для туристов, но крайне неблагополучный для пребывания. К ночи мы оказались в Раджгире, дальше транспорта до утра не было. Место это, расположенное среди заросших холмов, известно тем, что Будда там, сидя на одном из них, что-то судьбоносное «изобрел» – вроде своего Колеса. (Нам ведь не «будда» там был нужен и важен в Индии, а джунгли, наши джунгли.) Но в той тьме мы не могли разглядеть даже поселка, не то что Сидящего на холме. Ни домов, ни света, ни людей. Кроме жалко моросящего фонаря под козырьком единственной придорожной харчевни. Пока мы ели неприхотливые остатки чего-то малосъедобного, к нам подсел человек, возникший ниоткуда, и стал выкладывать из огромного облезлого чемодана 1-й, 2, 3… век нашей и не нашей эры – всё, что он накопал на этих холмах в округе, предлагая нам купить что понравится – по $1. И всё это было как-то… не с нами что ли: и эти мистические фигурки, которые он выставлял на стол, и те фигурки, которые мы ели с пальмовых тарелок, и этот человек, и тот подвал, в который нас отвели ночевать – единственное, как казалось, место в округе для ночлега; оно было без окон, все стены и пол и потолок в крови – от каких-то даже не насекомых – смертников, камикадзе, наполнявших их тоненьким воем у тусклого ночника.

Мы решили пройтись прогуляться. «Только не в ту сторону», – сказал нам хозяин пустынной харчевни. Именно туда мы, конечно, и пошли. И вот, где-то полкилометра спустя… Как бы это описать? Лестница во тьме, а по краям ее – черная вода, окаймленная бордюром – примерно 10×10 метров, и справа и слева от ступеней лестницы располагались эти «чаши» воды. И весь этот подвесной инфернальный сад восходил террасами, каскадом – во тьму неба: поднялся на полсотни ступеней – следующие чаши по сторонам. Но тьма не сплошная, а перемигивающаяся светом – то ли факелы вверху вдали, то ли подвижные фонари. И вот мы вдруг видим силуэт человека, стоящего на краю чаши – он высоко вверху, и – даже не прыгает, а как статуя валится вниз – метров 10 летит из верхней чаши в нижнюю – всплеск, и тишь. Разбился, утоп. И спустя несколько минут – уже стоит вновь на краю – и валится, летит в следующую. Смотрим не дыша, подняв головы, а он приближается, но не разглядеть. И тут голос из тьмы (не его, чей-то, издали, негромко, но внятно – в тишине): ОН ПАДАЕТ ИЗ СЕБЯ (на англ.).

А потом была ночь в той подвальной пыточной камере. И такое чувство опустошенности, пропащности (не страх, не тоска) – до каждой поджилочки. Молча. Только взглядом по стенам скользили, до утра. И с рассветом решили поскорей уносить ноги. И откуда ни возьмись появилась бричка с понурой лошаденкой, и мы отправились на станцию. А мир перелистнул страницу – и день был светлый, и округа сияла и манила, и домишки ладные прорастали во взгляде, и на повороте дороги мы увидели указатель с наивным изображением, похожим на эту картинку – ПАНГОЛИНЫ: там, говорил указатель, в маленьком заповеднике на холмах. И всё существо наше потянулось туда, остаться здесь… но бричка катила к станции, а там уже стоял маленький поезд о трех вагонах… И это был, наверное, единственный случай, когда мы не послушались интуиции, хотя и прислушались. И до сих пор прислушиваюсь, оглядываясь на тот поворот…