Человеческая стая - стр. 69

– А это кто был, Марн-Гайна? – допытывалась во время классного часа, немного краснея, Наташа.

– Мой муж, – Маечка тоже покраснела и совершенно очаровательно.

– А давно вы замужем?

– А как вы познакомились?

– А как он предложение сделал?

– А цветы дарил?

Вопросы сыпались на смущённую учительницу шквалом.

– Девочки, это не имеет никакого отношения к нашему классному часу, – пыталась вразумить их учительница. На время вопросы стихли, но, когда Маечка отпустила класс, девчонки не ушли, а обступили её, завалив расспросами.

А Поля ощущала себя потерянной. Так, если бы она участвовала в марафоне и не заметила, что бежит последней, отстав от остальных раза в два. Она не успевала за одноклассниками, за их быстро меняющейся модой на одежду, игры и словечки. Не могла так легко и запросто говорить с новой учительницей. Поля казалась сама себе заторможенной. Тупой, как говорили о таких в школе. Много позже, размышляя над собственным прошлым, Поля осознала, что не была медленнее других. Она не участвовала в формировании местной моды, вот и отставала. Читать в классе не любили, романтизм вызывал интерес, но осмеивался. А больше Поле и нечего было предложить. Она упустила возможность стать той, к кому прислушиваются, в самом начале, а потом оставалось лишь догонять других. Нестись сломя голову в направлении, куда ей оказалось не нужно. Повзрослев, перешагнув и рубеж столетий, и нулевые годы, Поля стала думать, что не понимала девяностые. Её мать не гналась за переменами, и Поля за ними не следила. Мир, где она тогда жила, был очень широк в её воображении и сознании, но узок в реальности. Девяностые не могли это простить. Подростки девяностых не могли это принять.

В сентябре ещё держалось ощущение перемен. Но очень быстро прояснилось: в школе с трёхзначным номером ничего не изменилось за лето тысяча девятьсот девяносто седьмого года. Пришли Марина Гайковна и Елена Петровна, заменившие Тамару Тимофеевну, первая в качестве классной, вторая в качестве учителя математики. Обе молодые, Поля теперь не могла не вспоминать на их уроках монолог тёти Раи. То и дело мелькали мысли, а как оценила бы мамина подруга её новых учительниц. Вот и все перемены, так взбудоражившие седьмой «В» в первые учебные дни. Стая была на месте и стерегла.

Декабрь в тысяча девятьсот девяносто седьмом подступил незаметно. Обнял заледеневшей рукой. Взял за горло застывший Санкт-Петербург. Переход метро Новочеркасская быстро остыл: стоял холодный, чужой, недружелюбный. Даже продавцы газет закрывали окошечки своих киосков, отодвигая заслонку лишь на стук. Двор школы был спокоен и тих, если не считать утра – времени с восьми до половины девятого, когда средняя общеобразовательная впускала разновозрастной поток учеников. В седьмом «В» многие болели: то один, то другой. Миша Багашевский ходил простуженный, всё никак не мог совладать с нездоровьем. Он часто пропускал в этом году. Все уже более или менее привыкли к пустующему месту на первой парте рядом с Дашей-отличницей. Поля не фокусировалась на этом, как и ни на чём другом не останавливала внимания надолго. Возможно, со стороны выглядело, что она замкнулась от мира, но нет: она погружалась в себя. А это – совершенно разные формы замкнутости.