Чечня: Трагедия Российской мощи. Первая чеченская война - стр. 75

Последовавшая анархия – безвластие – внесла троякий вклад в приближение войны: она стимулировала Дудаева прибегать к радикальной националистской риторике в попытке компенсировать отсутствие у него реальной государственной власти; допускала рост бандитизма, который перетекал в Россию и приводил в ярость российское правительство; способствовала росту внутренней силовой оппозиции (само собой разумеется, что она была неконституционной, поскольку в Чечне не было реальной конституции), что давало России широкие возможности для вмешательства и игры по принципу «разделяй и властвуй».

Что касается желания Сосламбекова, Мамадаева и Гантамирова найти компромисс с Россией, то, на мой взгляд, оно отражало прежде всего интересы представляемых ими групп: Мамадаев – чеченских бизнесменов, происходивших из советской управленческой элиты; Сосламбеков и Гантамиров – новых бизнесменов и мафию. Хасбулатов получал поддержку от советских образованных классов и собственной обширной клановой сети. Он происходил из одной из тех семей мусульманского духовенства, которые при Советской власти перешли в светские академические круги. Сам он был экономистом по образованию, а его старший брат Асланбек – известным историком.

Однако и у Хасбулатова были собственные криминальные контакты – сообщалось, что его побуждал вернуться в Чечню в августе 1994 года Сулейман Хоза[46], ведущий московский гангстер. Эти группы, конечно же, пересекались между собой, причем все они хорошо осознавали, что их коммерческие интересы, а на деле и коммерческое выживание, зависели от того, чтобы Чечня в некотором смысле оставалась внутри России, дабы чеченцы могли продолжать жить и работать на всей территории Российской Федерации и свободно использовать рубль в качестве валюты. Кроме того, они могли искренне опасаться ужасных последствий войны в Чечне для чеченского населения.

Кроме того, их начинал беспокоить – по крайней мере так мне говорили мои чеченские знакомые в Москве – нарастающий античеченский шовинизм в России и в ельцинской администрации. Эти настроения отчасти объяснялись старыми счетами, но в то же время и стремлением отомстить как Дудаеву, так и, что более важно, Руслану Хасбулатову, который верховодил оппозицией Ельцину («если бы мы только могли пристрелить этого чечена», – такие настроения в то время часто звучали среди сторонников Ельцина). Чеченские авторитеты опасались чего-то вроде изгнания чеченцев из Москвы, которое действительно имело место, пусть даже в ограниченном масштабе, после того как Ельцин сверг российский парламент в октябре 1993 года. Обосновавшиеся в Москве деловые и мафиозные чеченские лидеры имели основание бояться: мне рассказывали, что в декабре 1994 года, когда началась война, их вызывали поодиночке в московскую мэрию и ФСК и предупреждали, что если в Москве произойдет какая-либо крупная чеченская террористическая акция, то всё чеченское землячество будет депортировано, а его лидеры по дороге «исчезнут».

Что касается чеченских образованных классов, в особенности небольшого количества женщин-профессионалов, то их настроения и страхи хорошо выразила одна чеченская женщина-врач по имени Наташа (ее имя, конечно же, отражало определенную степень русификации), с которой я в приватной обстановке разговаривал в грозненском военном госпитале 15 декабря 1994 года: