Чечня: Трагедия Российской мощи. Первая чеченская война - стр. 22

Пассажиры поезда – этакие человеческие обломки Советского Союза, потерпевшего крушение и окончательно потонувшего месяцем раньше, – казались то трагическими, то жалкими, то отвратительными персонажами. Среди них были «русские» (некоторые напоминали мне армян, что могло объяснять их поспешный отъезд), покинувшие свои дома в Баку ради неопределенного будущего в России и имевшие там родственников, которые, как сказала мне одна пожилая женщина, Людмила Александровна, «возможно, вообще не хотят нас видеть»: «Я жила в Баку тридцать лет, там похоронен мой муж, а в России я буду иностранкой. Но мой сын и его семья находятся в Ростове, и они сказали мне, что я могу приехать к ним, если у меня останется такая возможность». Кроме того, в поезде были инженеры, бежавшие от рушащейся экономики Азербайджана ради немногим более оптимистичных перспектив в России; много обычных азербайджанцев, работавших в других местах Союза, когда он еще был Союзом, и пытавшихся вновь обрести эту работу или воссоединиться со своими семьями; несколько советских военнослужащих, не уверенных, остались ли еще у них государство, армия, а то и сама страна – как сказал один подросток-призывник: «Я наполовину русский, наполовину украинец, а один мой дед был татарин. Я был советским гражданином. Скажите мне: кто я теперь?» Впоследствии я обнаружу, что такой образ характерен для многих российских призывников: странная смесь крайней незрелости и ранимости, за которыми скрывались цинизм и грубость, в свою очередь, с трудом прикрывавшие глубокое страдание – как и столь многие вещи советского производства, блестящие новизной, но уже испорченные и поцарапанные, а возможно, и совершенно непригодные.

Кроме того, повсюду в поезде были мелкие торговцы – бывшие спекулянты с черного рынка, теперь наслаждавшиеся всё еще сомнительной законностью своего дела, они чуть ли не буквально набухали и сдувались перед нашими глазами. Среди них были толстяки, чьи одутловатые бесформенные тела напоминали баулы с фруктами и овощами, были и более стройные, более молодые люди, но все с твердокаменными лицами, некоторые – со шрамами, следами жестоких событий. Я заметил, что в пути они не надевали на себя тяжелые золотые украшения, которыми эта братия уже полюбила щеголять в собственной вотчине. Тем не менее на одном из них всё же был костюм, очевидно, полностью сделанный из материи, имитирующей серебро, которая бледно сверкала в тусклом свете, когда он делал волнообразные выпады в мою сторону, намекая, что может продать мне разные вещи, включая корыстную благосклонность проводницы, полной, грузной русской женщины, несгибаемо выглядевшей посреди своего четвертого десятка.

Сам поезд был почти развалиной, пронизывающе холодной, грязной, окутанной парами сигаретного дыма, мочи, пота, алкоголя и дешевого парфюма. Когда наступил вечер, он лязгая полз сквозь адский пейзаж – нефтяные месторождения северного Азербайджана, возможно, самый безобразный постиндустриальный ландшафт в мире. Сотни, если не тысячи брошенных, законсервированных, допотопного вида буровых вышек виднелись посреди нефтяных луж и фрагментов поржавевшей техники. Летом из-за этой вони можно заболеть, а зимой серое небо, черная нефть и бурая пустыня сливались в симфонии мрака.