Частичка тебя. Мое счастье - стр. 38
— Мне кажется, или ты забыл надеть рубище по пути ко мне? — прищуриваюсь. — Впрочем ладно, можем обойтись без него. Просто падай на колени и рви на голове волосы. Раскаивайся, что меня бросил. Прямо сейчас.
Дима пошатывается вперед, будто всерьез решает это сделать, но потом спохватывается.
— Слушай, нет, я только месяц назад сделал пересадку волос. Ужасно дорогую. Рвать не буду, знаешь, во сколько денег мне обошлась эта лысина?
Врет ведь, паршивец, шевелюра у него своя, да и склонности к раннему облысению в его семье ни у кого не было. А лицо такое скорбное, печальное… Только черти в глубине светлых глаз и выдают его истинное настроение.
Вот ведь…
Вроде повзрослел. Возмужал. Обзавелся брутальной щетиной и широкими мужскими плечами.
Не изменился ни на грамм!
— Ну и чего тебе надобно, старче? — склоняю голову набок. А Дима почему-то меняется в лице.
Эх, вот и хоть бы раз я в нем ошиблась! Нет. Увы. И даже спохватившись, что спалился в мимике, у него не получается скроить убедительную мину.
— Вот только не надо мне врать про шарф, — опережаю его вранье, — я ведь вижу, что ты с ним неплохо так сросся. И… — подношу ткань к носу, — боже, да он насквозь твоим Бандерасом пропах. Берг! Ты все три года, что ли, его не снимал? Что, не мог сам себе шарф купить? Обязательно было зажать мой?
— Оставил на память, — у Димы вдруг получается такое скорбное выражение лица, будто бы даже укоризненное.
И правда, чего это я! Он же вернул! Сподобился.
— На память обо мне? — саркастично приподнимаю бровку.
— А тебе жалко? — голосом обвиняя меня в скупердяйстве, вопрошает паршивец.
— Шарф из чистого кашемира? Последний подарок моей матери? Дашь мне пару минут на размышление? А нет, не надо. Конечно, мне жалко. Тем более тебе.
— Знаешь, я тоже по тебе скучал, — вдруг с таким чувством произносит Дима, что пузырек с ядом в моей груди вдруг резко мельчает. Потому что получается… Убедительно.
Блин, а я уже и забыла, что он так умеет…
Так, что моя внутренняя волчица вдруг понимала, что глупо скалить зубы на луну. Но можно успокоиться. Расслабиться. Выпустить на волю подлинное — скопившийся вой измученной души. И в ответ тебе обязательно ободряюще ткнется в шею чуткий влажный нос…
— Ладно, — голос чуть проседает от набежавших эмоций, — извини, разворчалась тут. Глупо вышло.
— То есть мне можно оставить шарф себе? — тут же оживляется наглая морда и даже тянет клешни.
— Эй, ну не перебарщивай, — я уклоняюсь, но…
Как-то вдруг оказываюсь заключенной в крепкие объятия. И… Блин.
Сколько раз я еще так попадусь за эту встречу?
И ничего за пределами его рук не остается. Только тишина и прошлое. Пережитое.
Или все-таки нет?
В глазах дерет, в груди что-то потрескивает голосом свежего льда. Мои ладони скользят по теплой ткани его пиджака. Когда-то я находила эту спину очень надежной. И крепкой. И любила опираться на неё во время работы над дипломом. А Димка трындел, что ему неудобно, бесит, и вообще ему надо работать, но все равно неизменно припирался на широкий диван, где я сидела с ноутбуком.
А этот дурацкий шарф мешает сейчас, его хочется бросить, но до кровати далеко, а на пол — все-таки жалко… Но мешает ведь…
— Прости меня, Гель, — почему-то очень тихо произносит Дима, и мне становится ужасно стыдно. Потому что у него мысли вот такие, а у меня — о шарфе. Чтоб его моль сожрала!