Центральная станция - стр. 24
Слепой нищий Ной с драгоценными камнями вместо глаз следил за церемонией через нод сразу по нескольким каналам. Пришел Пим, знаменитый мнемонист, и похороны вплелись в его Нарратив длиной в жизнь. Все данные отправлялись подписчикам Пима, чьи номера миллионами мерцали по всей Солнечной системе. Как ни крути, вышло все трогательно и возвышенно.
– Что за мальчик рядом с Исмаилом? – спросил Ной.
Ибрагим взглянул:
– Какой мальчик?
– Маленький, тихий.
Ибрагим нахмурился. Прислушался к шепоту Иного в голове. Ибрагим переключился – глаза могут лгать. Он посмотрел на Исмаила так, как это делал Ной, через Разговор.
Теперь мальчик стал заметен, но фрагментами. В некоторых фидах его не было вовсе, в некоторых он был всего лишь тенью. Цельную картинку давал только многомерный взгляд Ноя. Мальчик и Исмаил молчали, и все-таки Ибрагиму показалось, что они лихорадочно разговаривают.
Темно-синие глаза. «Армани», не иначе. Ибрагим не помнил, видел ли он мальчика прежде. Еще один ребенок Центральной. Мальчик посмотрел на него, каким-то невозможным образом ощутив чужое внимание. Улыбнулся уголками губ.
Миниатюрного дракона погребли под землей. Перерожденная пропела завершающие слова прощания. Роботники летаргически отдали честь. Палило солнце.
– Твой друг – кто он? – спросил Ибрагим, когда они чуть позже пили холодный лимонад в тени останков автомобилей.
Подростки озорно осклабились, и мальчик сказал:
– Нэм блонг ми Кранки.
Меня зовут Кранки.
Видеть мальчика было нелегко. Он переключался с одного визуального фида на другой – призрак в перепутанных сетях.
– Привет, Кранки, – сказал Ибрагим.
– Меня мама зовет, – сказал вдруг мальчик. Его голос шел издалека, из ниоткуда. – Я пойду.
Он исчез, и Ибрагим встревожился.
– Мессианский импульс сильнее всего при сосредоточении, – заметил Ной философски. Похороны завершились, Исмаил убежал. Ибрагим знал, что мальчик играет на пляже с другими детьми. На этот раз – во плоти. – Наша земля всегда как магнитом притягивала искателей веры.
Слишком многое оставалось несказанным. Ибрагим осторожно подбирал слова:
– Я хотел, чтобы мальчик жил нормальной жизнью.
Ной пожал плечами, и его глаза, драгоценные камни, слабо просияли:
– Что значит «нормальной»? Мы с тобой – пережитки древнего прошлого. Окаменелые раковины под барханами времени.
Ибрагим нехотя рассмеялся:
– Ты рассуждаешь как Перерожденный.
Ной ухмыльнулся, потом снова пожал плечами:
– Перерожденные верят в прошлое, которого не было. Ищут виртуальные окаменелости.
Улыбка сошла с лица Ибрагима.
– А на самом деле? – уточнил он.
– А на самом деле эти дети – будущее. Может, не какое-то определенное, но просто будущее – точно. Фрагменты будущего в настоящем. Мы с тобой оба это понимаем. Будущее ветвится, как дерево.
– Сколько? – беспокойно спросил Ибрагим. Ной хмыкнул.
– Детей?
Ибрагим кивнул. Ной сказал:
– Спроси человека из родильных клиник. – Он тяжело поднялся. – Пойду-ка я. Офелия уже заждалась.
Ибрагим остался на свалке один. Город, казалось, готовился к крестовому походу. Ибрагим еще помнил, как мессия, настоящий, генетически удостоверенный потомок царя Давида, прибыл в Иерусалим на белом ослике, со всеми положенными знамениями. Не конкретный конец света – просто конец света. А потом кто-то снял мессию из снайперской винтовки.