Цель поэзии. Статьи, рецензии, заметки, выступления - стр. 12
Возможно. Однако на деле весь «контекст» сплошь и рядом реализуется то в легенде о двадцати не то тридцати тысячах стихотворений Д. А. Пригова (являющейся, по-видимому, его основным произведением), то в опусах Ры Никоновой, заключающихся в произносимом со сцены наборе звуков (порой – режущих ухо, иногда – мелодичных), а в области «визуальной» в произведениях вроде того, что принесли не так давно в поэтический отдел одного «толстого» журнала: это был стишок о дожде, напечатанный для большей выразительности на мелко нарезанных полосках бумаги, должных изображать дождевые струйки…
Прошу понять меня верно: я вовсе не против такого рода экспериментов. Кому-то они нравятся, порою, на мой вкус, и правда получается занятно. Но какое отношение все это имеет к поэзии?
Если допустить, что в таком оформлении преподносится и в самом деле поэтический текст, то речь, образно говоря, идет о гарнире – а то и о блюде, на котором нам его подают. Тот и другое могут быть и впрямь превосходны. Но все ж, согласимся, они не должны подменять собою, если продолжить гастрономическую параллель, собственно куска говядины (не говоря уж о том, что когда хозяйка слишком много говорит о гарнире и сервировке, невольно закрадывается сомнение: а хорош ли бифштекс?).
О наличие «мяса» в предлагаемой кухне – чуть ниже. А пока – об увлечении гарнирами.
Явление это в нашем веке не новое. В русской поэзии оно менее чем за столетие пережило по крайней мере три заметных пика.
Первый – во времена футуристов с их эпатажем и рассчитанными на скандал концертами. Второй – в поэзии 60-х, к которой так и приклеился ярлык «эстрадной». И наконец, нынешний авангардистски-концептуалистский виток. И всякий раз на первых порах вся эта театрализация выглядела и ярко, и освежающе, и захватывающе – а затем скучновато и как-то слишком уж по-коммерчески деловито.
Думается, у этого спорадического увлечения зрелищной, игровой стороной поэтического дела есть вполне объективные причины.
Первая – потребность в рекламе, в привлечении к себе внимания, что вполне естественно для входящего в литературу нового поэтического поколения.
Вторая видится в искреннем заблуждении – в несколько упрощенном, примитивном понимании бахтинского тезиса об игровом начале в искусстве. Искусство, разумеется, в некотором смысле игра – а именно в том, что оно отлично от реальной жизни, что оно как бы понарошку. Но отнюдь не в том, что это легкое, незамысловатое и не требующее особых усилий занятие вроде детских игр. И даже в театральном смысле слова подлинное искусство вовсе не любительский спектакль, затеваемый ради интеллектуального времяпрепровождения, но тот, о котором Пастернак писал:
Третья причина, увы, совсем обидная и прозаическая: в авангардном и концептуалистском гарнире проще замаскировать свою творческую беспомощность. Ведь занятный и зрелищный «перформанс», как это теперь называется, все же куда легче придумать и изобразить, чем написать одну хорошую поэтическую строчку.
Вот тут и встает вопрос о «мясе»: о поэтическом тексте – том единственном, что на протяжении вот уже тысячелетий только и остается от поэтов. Ведь даже от греческих рапсодов – а их искусство было и вправду синкретическим – если и сохранилось что, то чудом уцелевшие строки да обросшие легендами воспоминания.