Царь-инок - стр. 5
– Никогда распрей меж нами не было, – молвил князь Мстиславский, когда Никита Романович прошел мимо него, направляясь к своему возку. – Скажи ныне, с нами ты или же нет? И ежели да, доложи о том думе. Сам ведаешь, как придется власть делить…
– Надобно не власть делить, а державу из пепла возрождать, – раздраженно возразил Никита Романович, садясь в возок, – о том наперво думы мои! С вами, не с вами… Тьфу!
И когда возок его покатился в сторону Варварки, охраняемый стражей и даже некоторыми из толпы бунтовщиков, что решили сопроводить любимого боярина до дома, князь Мстиславский, с прищуром глядя ему вслед, проговорил себе в бороду:
– Ну, поглядим!
2 глава
Казалось, с каждым часом, неотвратимо приближавшим грядущее утро, буря над Москвой становилась все злее и злее. Ветер рвал кровлю с крыш, выкорчевывал деревья или ломал их пополам, валил наземь несчастных горожан, не успевших укрыться от стихии, и словно усиливал безжалостный поток воды, хлеставший с неба.
Утром же в Успенском соборе будет венчаться на царство наследник покойного государя Иоанна Васильевича – Феодор. Но сейчас…
Буря пугала. Люди, укрывшись в своих жилищах, с ужасом прислушивались к протяжному и грозному вою ветра, гадая: какую бурю пророчит стихия новому царствованию? Еще не оправились от бесконечной Ливонской войны, не успели хоть немного выдохнуть да голову приподнять от сыпавшихся еще недавно со всех сторон невзгод, а тут и государь Иоанн Васильевич скончался, «отец и заступник» своего народа. Конец его более чем полувекового правления многими воспринялся как конец света и предвестие скорого Страшного суда. Молвят, новый царь слаб здоровьем и всю власть готов отдать боярам. А старики прекрасно помнили произвол боярской власти, творившийся в малолетство покойного государя. Не приведи Господь снова…
И свежа в памяти народа пальба у осажденного вооруженными бунтовщиками Кремля, появившимися там, едва умершего Иоанна предали земле. Лилась кровь, каждый день гибли люди, к Кремлю тащили пушки – и это, и буря, все это казалось дурным знаком.
Так же думал и сам Феодор, и потому так страстно молился, силясь победить страх. Одного было не унять – уязвленного самолюбия. С его мнением советники не считались, хоть и совершали деяния свои именем государя. Ведь его именем сослан был в Нижний Новгород Богдашка Вельский. Позже, также без ведома и дозволения Феодора, удаление из столицы коснулось и Нагих, родичей малолетнего царевича Дмитрия. Главу их клана, Афанасия Федоровича, отправили в Новосиль; царица Мария со своими отцом, матерью и малолетним сыном Дмитрием должны были уехать в Углич, переданный младенцу согласно завещанию Иоанна. С выдворением опальных изрядно торопились – спешно подготавливалось венчание на царство Феодора, дабы соперникам отныне усложнить борьбу с законным правителем.
– Им не место при дворе, государь, – холодно говорил Феодору верный Борис Годунов. Тот самый Борис, что уже многие годы входил в свиту Феодора и покоривший когда-то юного царевича своим обаянием. Что же стало с тем самым Борисом, улыбчивым и веселым, увлекавшим его когда-то занимательными историями и разговорами о богословии? Откуда эта надменность и бесчувствие?
Судьба младшего брата волновала Феодора, хоть он никогда не был с ним близок. Но все же он брат, сын государя Иоанна, родная плоть и кровь. И Феодору было нестерпимо больно наблюдать из окон своих покоев, как груженные всяческим добром телеги покидали Кремль и как покорно шла к возку Мария Нагая, облаченная в траур, еще недавно супруга великого Иоанна, а теперь изгнанница, и как няньки несли на руках маленького Дмитрия, который еще ничего не понимал и не осознавал, но был уже весомым противником своего старшего брата. Их выгнали, словно псов со двора, и Феодор корил себя, что оказался бессилен противостоять этому. Да и уж лучше так, чем его, не дай Бог, извели бы. Этого Феодор бы себе не простил никогда.