Царь-инок - стр. 20
И вскоре он ушел, посеяв смуту в душе старого боярина. Вечером Иван Федорович поведал о разговоре с Шуйским сыну Федору.
– Мы о том давно говорили с Андреем Шуйским, что большей чести нашему роду и быть не может! – пожав плечами, ответил Федор.
– Стало быть, за моей спиной, без моего дозволения… – начал вдруг закипать Иван Федорович. Небрежность, с коей Федор сидел перед отцом, откинувшись в кресле и закинув ноги в щегольских высоких сапогах – одна на другую, – пропала мигом. Он оробел, как-то съежился весь, но отвечал спокойно:
– Я не давал согласия. Просто говорили о том, когда ты хворал… Но неужели ты против, отец? Не желаешь, дабы дочь твоя стала царицей? Ближайшим советником при внуках своих станешь… А уж она детей государю точно нарожает, не то что эта… Поразмысли о том, батюшка!
Иван Федорович поостыл, опустил лобастую голову свою с седыми поредевшими волосами. Все так. И нет большей чести. Но… Мучаясь от своих мыслей, он отправился к дочери, что тут же отложила шитье покрова, увидев отца. И, глядя на нее, пышущую красотой, здоровьем и молодостью, не представлял, как возможет отдать ее обрюзгшему слабоумному царю-иноку, что уже намного старше нее! Но, кажется, ныне боярин Мстиславский ни на что не возможет повлиять. За него давно все решено – царя необходимо развести с Ириной и женить на дочери одного из самых знатных вельмож в Москве, приходящегося, помимо прочего, еще и родичем государю! И разве не достоин он, Иван Федорович Мстиславский, того после долгих лет тяжкой службы русскому престолу, разве не ради великой чести рода, что теперь еще более умножится, столько раз он унижался, терпел оскорбления и побои покойного государя, разве не для того проливал кровь в бесчисленных походах? Верно, достоин сей чести! Но… Но жертвовать любимой дочерью, согласиться на то, дабы противники Годунова содеяли ее лишь орудием в своих руках, – с этим он никак не мог смириться.
В апреле скончался так и не оправившийся от болезни Никита Романович Захарьин. В сопровождении сына Иван Федорович отправился на похороны.
Москва была переполнена людом, всюду стенания и плач – уж очень любили в народе покойного боярина. От терема Захарьиных на Варварке, где Никита Романович скончался, приняв перед смертью постриг под именем Нифонт, толпа тянулась к Новоспасскому монастырю, где была родовая усыпальница семьи покойника. И каждый хотел быть ближе к плывущему над толпой покрытому черным покровом гробу, но стрельцы плотно сторожили семью Никиты Романовича, что ступала следом. Среди родичей шел и сам государь, утирал слезы, жалея родного дядю. Неподалеку шагал и Иван Федорович Мстиславский, страдая одышкой. Его великолепные бухарские сапоги месили грязь на размытых талой водой дорогах. И над всем этим болотом, что вытаптывали кони, повозки и сотни пар ног, величественно сверкали золотом кресты и иконы, гордо смотрелись боярские шубы и шитая серебром парча в одеяниях вельмож и духовенства.
В усыпальнице, у вырытой могилы, гроб открыли в последний раз. Прощавшиеся с покойным принялись целовать его по очереди, после чего трижды ели из рук архиепископа кутью. Иван Федорович подошел ко гробу, вначале прикоснулся губами к холодному, покрытому писаным венчиком лбу покойного, затем взглянул на него в последний раз. Немного вздернутые вверх брови, заострившийся, словно восковой нос, аккуратно уложенная седая борода… Смерть и долгая болезнь не исказили его черты.