Царь-инок - стр. 17
– Как бы не потравили нас тута, – бормотали казаки, не шибко доверяя татарскому гостеприимству. Но их тянули к этим угощениям, и сам Карача приговаривал: «Кушай! Кушай! Гости!»
Он и его советники первыми отведали яства, как бы показывая, что они не отравлены. И казаки, изголодавшись за зиму, с жадностью принялись поглощать все, что было им уготовано. Морщились от кумыса, но настолько соскучились по браге, что с радостью хлебали и его, и, когда на лагерь опустилась тьма и зажглись костры, казаки окончательно охмелели. Не выдержал и Болдырь. Выпучив маслянистые глаза, он спорил о чем-то с сидящим подле него татарином, кажется, старшим сыном мурзы. Лишь Иван Кольцо был трезвым. Он с ужасом глядел на казаков, что так легко поддались пьянству и чревоугодию, позабыв о предостережении своего атамана. Кто-то уже повалился прямо на землю и уснул, кто-то принялся тянуть тоскливые песни о русской степи, кто-то принялся драться. А в темноте все сновали бесчисленные тени в меховых остроконечных шапках, и атаман впервые в жизни почувствовал себя настолько уязвимым. Ненароком появилась мысль сбежать в темноте, броситься в струг и уплыть обратно к Ермаку, но как можно оставить своих людей? В Кашлыке свои же предадут его смерти за трусость. Ранее он не ведал страха, но сейчас отчего-то тело сковывал противный озноб. И он уже не слушал толмача Карачи, передававшего слова мурзы о том, что тот восхищается мужеством казаков и Ермака, что хан Кучум сейчас слаб и вместе они его сокрушат, и что вернее союзника не будет и Карача готов покориться русскому государю. Карача держал свою крепкую руку на плече Ивана, и отсветы костра бросали на его плоское гладковыбритое лицо зловещие тени…
Только услышав какую-то возню и короткие вскрики со стороны, Кольцо тут же все понял. Обернувшись, он наблюдал с ужасом, как татарин режет спящего на земле казака, словно барана. Вот и хмельного Болдыря кто-то схватил сзади и полоснул ножом по горлу, он тут же захрипел и забулькал, заваливаясь на бок. Иван Кольцо успел только взяться за свою саблю, но сам Карача, выхватив из-за пояса кинжал, вонзил его в глотку атамана по самую рукоять. Страшно выпучив глаза и роняя с бороды струи хлынувшей изо рта крови, Кольцо потянулся рукой, намереваясь схватить мурзу, задушить мерзкого душегубца, но тот с некоторым страхом и брезгливостью отпрянул в сторону, а появившийся позади Ивана татарский воин разрубил саблей голову атамана надвое…
Очень скоро все было кончено, и казаки были убиты до единого, не сумев оказать сопротивления.
– Закопайте тела, чтобы их никто не нашел! – звонко крикнул Карача, обращаясь к своим воинам, что копьями добивали умирающих казаков. – А этого, – он пнул лежавшее у его ног бьющееся в слабых судорогах тело Ивана Кольцо, – этого бросьте на съедение зверям.
– Отец! Теперь мы сокрушим Ермака? – вопросил один из младших сыновей мурзы, еще совсем мальчик, но сегодня тоже покрывший русской кровью свой нож.
– Да, сын, – с гордостью и нескрываемым счастьем отвечал мурза. – Теперь мы пойдем на Кашлык, и, когда он снова будет наш, Кучум не сможет по-прежнему называть себя ханом. И мы будем править…
К ногам его медленно подступала густая кровавая лужа…
5 глава
Москва
Минувшая зима тяжело далась боярину Ивану Федоровичу Мстиславскому. И зачем он только пошел глядеть на казнь бывшего казначея, Петра Головина? Кутаясь в долгую шубу из седых бобров, боярин наблюдал, как под метущим снегом вывели беднягу полуголым на площадь перед Кремлем, как подвели осужденного к плахе, и вот зачитали приговор, и вскоре палач взял в руки свой тяжелый топор, но вот в последнюю минуту на разгоряченном коне примчался государев посланник и, остановив палача, объявил, что государь миловал Головина. Казнь заменили ему на пожизненную ссылку в Арзамасово городище. Головина, лишившегося чувств, потащили волоком обратно в тюремный возок. Понимая, кто стоит за этой игрой хищника с жертвой, Мстиславский криво усмехнулся. Да уж, Годуновым палец в рот не клади! А может, действительно сам государь воспротивился кровопролитию?