Царь и султан: Османская империя глазами россиян - стр. 8

. Настоящая работа стремится инкорпорировать эти предметы в «новую историю империй». Она основывается на недавних исследованиях культурной истории дипломатии и войны и демонстрирует, что отношения с Османской империей были ключевым аспектом имперского опыта России в XVIII и XIX веках[36]. Переговоры и сражения с османами составляли контекст культурной вестернизации российских элит, а затем и формирования русских национальных традиций в дипломатии и военном искусстве.

До сих пор дипломатия и войны не пользовались популярностью среди исследователей, специализирующихся по новой истории империй. Обе эти сферы деятельности обычно рассматриваются как атрибуты модерного государства, которое чаще отождествляется с государством-нацией, чем с империей. Действительно, дипломатия и войны послужили основой статизма как одной из разновидностей политического реализма в теории международных отношений. Статизм рассматривает суверенные государства как монолитные блоки, взаимодействующие друг с другом подобно бильярдным шарам[37]. Недавние попытки теоретически осмыслить имперское взаимодействие привели видных представителей новой истории империй к отказу от подобного понимания государства. Вместо этого они подчеркивают важность для межимперских отношений многочисленных трансграничных взаимосвязей, а также наличие множества центральных и региональных игроков[38]. Настоящая работа также ставит под сомнение государственно-центричный подход в международных отношениях, но делает это не столько сомневаясь в монолитности «бильярдных шаров», сколько ставя под вопрос существование «бильярдного стола».

Культурная история российских посольств в Константинополь и «турецких кампаний» российской армии демонстрирует, что в раннемодерный период и даже в XIX веке не существовало единообразной формы ведения дипломатических переговоров и войн. Вместо этого был конфликт между различными культурами ведения войны и переговорами о мире, и этот конфликт в конечном счете не сводился к столкновению европейских и восточных норм. Хотя царские дипломаты и военные при каждом удобном случае подчеркивали чуждость османов принципам и практикам европейской дипломатии и военного искусства, их собственные принципы и практики также отклонялись от европейских. Вот почему трудно говорить о дипломатии и войне как универсальных формах взаимоотношений между империями, как формах, в которые облекалось соперничество между ними. Вместо этого сами способы ведения войны и переговоров о мире были предметами борьбы, в ходе которой соперники старались навязать друг другу предпочтительные формы дипломатии и войны и сделать их нормативными. Исследование этой борьбы демонстрирует гетерогенность самого пространства взаимодействия между империями, дополняющую гетерогенность политико-административного пространства самих империй, которую помогла выявить новейшая историография.

Противостояние России и Османской империи для новой истории империй – не просто иллюстрация значения культурной истории дипломатии и войны для понимания взаимодействия между империями. Это противостояние представляет собой интерес для понимания того, каким образом сложность и гетерогенность империй становились предметом рефлексии в период преобладания представлявшихся монолитными великих держав. Российский исторический нарратив, сформировавшийся в начале XIX века, скрывал принципиальную гетерогенность имперского пространства, для которого были характерны сложные отношения между центральными органами управления и региональными элитами, а также существование конфессиональных и этнических иерархий. На первый взгляд репрезентации османского «другого» имели тот же эффект в той степени, в какой эти репрезентации помогали сформировать гомогенный и унитарный имперский субъект. Этнические и конфессиональные различия между великороссами, малороссами и балтийскими немцами в российской имперской элите отступали на второй план, когда все они начинали говорить о деспотизме османских пашей, самоуправстве янычаров или фанатизме улемов.