Бывшие. (Не)нужная наследница для миллиардера - стр. 2
– Я ушла, ба! – кричу в сторону кухни и много раз целую свою сладкую булочку, выползшую меня провожать. – Забери Викусю, пожалуйста.
Передаю дочку в руки бабули и, скрепя сердце, делаю шаг за дверь. Там, в квартире, остались самые родные и любимые люди, и мне хочется развернуться и войти обратно в этот уют. Нам слишком хорошо втроем, тепло и спокойно в сложившемся закрытом мирке. А снаружи ждет неизвестность, и так не хочется в нее окунаться! Но нельзя.
Когда-то бабушка позаботилась обо мне, теперь настала моя очередь. Я сама сделала такой выбор и знала, что легко не будет. Гораздо проще было бы взять деньги у матери Глеба и сделать аборт, сняв с себя всякие обязательства, но я не смогла. Просто не представляю, как можно взять и убить частичку себя. Не дать ей даже возможности появиться на свет, пускай и вторая частичка, породившая ее, от подлого предателя.
Эмма Викторовна так сильно не желала, чтобы их светлый дворянский род испортил наследник с дефектом кожи, что щедро оплатила мне не только аборт, но и моральную компенсацию. Ни в какую клинику я, конечно же, не пошла. Вместо этого оформила академический отпуск в университете, собрала вещи и уехала в родной город, к бабуле. А на выданные деньги купила кроватку, коляску и прочие необходимые вещи.
К сожалению, закончились средства быстро – не очень-то высоко оценила мать Глеба мои душевные страдания. Но я не в обиде. Мне от их семейства ничего не нужно, а если бы можно было стереть память и выкорчевать из сердца камень предательства, было бы вообще замечательно!
– Привет! – встречает меня вторая девочка, она же администратор и выдает форму. Повязываю фартук и фирменную косынку, делая узелок надо лбом. – Готова?
– Нет! – отвечаю предельно честно, и мы обе смеемся.
Готовим зал к открытию, проверяем выкладку, оборудование, и наконец двери нашей кофейни распахиваются. С самого утра у нас вал посетителей – рекламная кампания работает на ура. Акция в честь открытия: к любому купленному десерту или выпечке кофе бесплатно. Вот народ и идет. А для детей у нас стойка с воздушными шариками и распечатанные листки с раскраской.
Уже через пару часов практически непрекращающегося конвейера мы с Настей обе прибалдевшие, а я сама не понимаю, как умудряюсь не перепутать флэт уайт и капучино.
– Здравствуйте, что для вас? – говорю с заученной улыбкой очередному посетителю, поднимаю взгляд и со всего маху врезаюсь в ответный, как в кирпичную стену.
Разбиваюсь вдребезги, даже дыхание сбивается. Родные некогда, голубые глаза смотрят с прищуром. Губы презрительно поджимаются. Каковы шансы на то, что Глеб не узнал меня? Я сильно изменилась после беременности и родов? Да что вообще Арсеньев делает в таком захолустье, как наш городок!
– На ваше усмотрение, девушка, – отвечает он с холодной, испытующей улыбкой. Во взгляде Глеба столько холода, что хочется поежиться и накинуть на себя теплую кофту.
Да что я ему сделала-то, чтобы так открыто выказывать презрение? Ничего не понимаю. Это ведь его семья выкинула меня беременную за борт, а сам Глеб оказался далеким от того идеала, что рисовало мое воображение.
Перед глазами как по заказу всплывает картинка из его кабинета. Широко расставленные ноги в костюмных брюках и блондинка, страстно извивающаяся поверх. Этот кадр навсегда со мной. Как заевшая пластинка, отказывается переключаться на что-то другое. Душит, не давая забыть и заставляя просыпаться в холодном поту ночами. Оказаться преданной и ненужной слишком больно, чтобы каких-то полутора лет хватило на восстановление.