Бывшая в употреблении, или Актриса погорелого театра - стр. 12
Глава 3. Конфидантка
Любовь – это блеф. Это как поход в театр:
вы оба платите много денег, чтобы испортить себе весь вечер.
Но когда вас спрашивают, понравилось ли вам, вы отвечаете:
«Да, было просто чудесно!» ( «Черное зеркало»)
– Мне трудно даже представить, как проходили ваши свидания, – вытирая лицо полотенцем после рабочего душа, признался Кирилл, продолжая еще в обед завязавшийся разговор. – Сабинка же, как кукла: ресничками хлоп, губки бантиком, что ни взмах руки – царевна-лягушка, что ни шаг – принцесса-лебедь, что ни поза – то театральная постановка. Хотя нет, на сцене она двигается куда естественнее и проще.
– Кир, в челюсть хочешь? – осадил я разговорившегося друга.
Я знал, что он недолюбливал мою жену, но знал и одну из причин этой нелюбви – он еще со школы всячески обращает мое внимание на одноклассницу Катю, влюбленную чуть ли не со средней школы. И то, что сегодня активно нападал на Сабину, значило только одно – Катя, как и говорил с неделю назад друг, приехала и гостит у старшей сестры, по велению любви ставшей женой Кирилла. И это утреннее добровольно-принудительное данное мной обещание после работы заглянуть на партию в шахматы теперь хотелось забрать, но я хозяин своему слову.
– Челюсть можно поправить, а вот поломанную жизнь – нет. Я на правах друга могу и должен говорить тебе как есть, а не как ты хочешь слышать, – жестко отрезал друг. И был прав.
– Так что же на правах друга ты не сказал как есть – что приглашаешь не на партию, а на подстроенное свидание с Катей? – заметил с упреком.
– А я и сейчас не говорю! Но мне нравится, что ты подумал о ней! – живо отозвался Кир. Я дернул бровью, призывая к откровенности лучшего, верного и единственного друга. – Да, Катюша приезжает, но не сегодня! – выставил он указательный палец.
– В чем подвох? – я нахмурился, отгоняя прочь вспыхнувший в груди жар, катившийся в живот горячим свинцовым мячиком.
Одно только имя «Катя» вызывало защемление чего-то в сердце и тяжесть внизу живота, а еще ощущение неправильности, которую я стремился нивелировать, выстраивая идеальные отношения с женой.
– Братело, ну какой подвох?! – Я даже рта не успел открыть, чтобы парировать ответом, что наш с Сабиной дом открыт для друзей, как получил откровенно и увесисто: – Даже думать забудь об этом.
Не успев открыть рот, я его захлопнул – один позорный и крайне неприятный случай имел место и стал причиной первой и единственной крупной ссоры между мной и Сабиной. Я прекрасно понимал друга, потому что на налитые слезами обиды и унижения глаза Нины смотреть было выше и моих сил тоже. Обидеть такого человечка – то же самое, что обидеть ребенка. Я готов был разорвать собственную жену на части за жестокость и язвительность. До сих пор в душе поднимается волна негодования, стоит вспомнить, как, с отвращением скривив губы, Сабина приняла от приглашенной мной гостьи блюдо с пирожками, отправила в мусорное ведро и ушла в комнату, бросив мимоходом: «Я, в отличие от вас, милочка, не свинья… – она окинула полненькую аппетитную девушку презрительным взглядом, – жрать что попало». Следом за этим хлопнули две двери: спальни – за Сабиной, входной – за Ниной и Киром. Его побелевшее лицо, гулявшие скулы, плотно сжатые губы и тяжелый без слов всё сказавший мне взгляд я не забуду никогда. Меня будто прихлопнуло этими дверями с двух сторон, а молчание друга, смазанное слезами его необыкновенно душевной и всегда позитивной жены, просто пробило от затылка до пяток словно ледяным гвоздем. Я тогда сорвался впервые в жизни – достал из мусорки пакет с пирожками и пришел в спальню к жене. Бросил ей угощение на колени и взял в шкафу ремень. Пирожков было штук двадцать, красных полос от ударов на голой заднице жены – в десять раз меньше, но они помогли ей съесть половину сдобы.