Бывшая Москва - стр. 37
Когда трое старшеклассников залезли в кабинет директора, вытащили журналы, где фиксировались все нарушения, и сожгли во дворе, скандал просочился далеко за пределы школы.
«Это не просто нарушение дисциплины или хулиганство, а бунт! — без конца повторял своим пронзительным голосом директор. — Открытый бунт, вызывающий, безудержный и наглый!» Он привык выражаться высокопарно. А еще считал своей обязанностью доводить до начальства малейшие отклонения от нормы в плавном и нудном течении жизни вверенного ему учебного заведения, где каждый день отсиживали положенные часы ученики от семи до четырнадцати-пятнадцати лет. Обычно такая стратегия успешно срабатывала, но на сей раз подвела, видать, случай был вопиющий. Директора сняли с должности, лишили всех наград и, по слухам, перевели трудиться на ферму, тоже на какую-то начальственную должность, хоть и мелкую. А школу вверили новому директору, который оказался еще хуже предшественника. Причем, по мнению учеников, гораздо хуже.
Еще четверо из параллельного класса загремели в карьеры незадолго перед экзаменами. Причем не за слишком тяжкие проступки (постарался новый директор). Однако тогда Маша это событие практически не заметила, было достаточно своих домашних проблем. Ей лично ничего не грозило; учиться оставалось совсем чуть-чуть, церемонию осуждения после ареста брата она вытерпела, сама сидела тихо, как мышка, на неприятности не напрашивалась, а девочек в карьеры не отправляли.
На каждую школу спускали разнарядку, по которой требовалось отправлять определенное количество подростков на работу в карьеры. Следовательно, нарушителей дисциплины всегда охотно и быстро находили. Карьерам, огромным территориям рядом с северной границей Города, постоянно требовались новые люди, ведь работники там, как правило, долго не заживались.
Впрочем, трудно было зажиться на отравленных территориях, где до сих пор клубились химические озера, оставленные Атакой. Зато здесь скопились целые залежи пластика и металла, которые можно было как-то использовать на предприятиях и переработать. Через несколько лет после Атаки военные грузовиками свозили сюда металлолом, арматуру, всевозможные обломки, чтобы разгрузить улицы от мусора. Потом — растерзанную технику и прочее, что попалось под горячую руку чистильщикам. Привозили и некие особые грузы, которые иногда закапывали, а иногда сваливали в овраги, присыпав сверху песком или землей.
Миновали десятилетия, и про заброшенную зону вспомнили. Хотя в отдельных зданиях еще обнаруживалось кое-что полезное, это была капля в море, представлявшая интерес для одиночек вроде Богдана. Городские запасы, по большому счету, давно истощились, поэтому карьеры стали настоящей сокровищницей, правда, опасной для тех, кто в нее заглядывал. Здесь пересекались интересы не только властей, но и странников, во всяком случае, по Городу курсировали предположения, что добрая половина ценных находок отправляется именно к странникам, а дальше у каждой находки начинается своя, крайне запутанная история.
То, что представляло ценность, в основном не просто так валялось на земле. Искателям приходилось пробираться в глубокие воронки, раскапывать почву, петлять в подземных ходах, спускаться в овраги. Поэтому невысокие гибкие работники-подростки были предпочтительней. Взрослых в карьерах тоже хватало. Формально они считались свободными, их никто не судил и в тюрьму не сажал, но такое наказание за относительно мелкие прегрешения тоже по праву считалось тяжелым. Работы непочатый край — найти, раскопать, притащить на базу, рассортировать, очистить, по возможности продезинфицировать. Ночевали там же, в бараках поблизости от рабочего места. Бросить это занятие и покинуть карьеры по собственной инициативе было нереально, хотя кое-кто и пытался. Еще севернее тянулись овраги исполнения наказаний. В эти гиблые места даже беглецы из карьеров предпочитали не соваться, а дорога с противоположной стороны тщательно охранялась.