Быть русским - стр. 15

Интересно посмотреть, как это проявляется на «международной арене». Межгосударственная дружба с «плохонькими» была характерна что для советских, что для российских времён. Однако, «плохонькие» на то и плохонькие, что ни на что не годны. Хуже того: достаточно Уважаемым Людям (или нациям) сделать пару движений пальцем, и все наши друзья (коими мы обзавелись с таким трудом и которые обходятся нам столь недёшево) тут же, немедленно, с радостными воплями, побегут от нас подальше.

Можно, разумеется, задать сакраментальный вопрос: за что же к нам так относятся, и почему нас все обижают? Здесь возможно два варианта ответа. Первый – «если побили, значит – было за что». Засим следует бесконечное пережёвывание «комплекса вины», характерного для любого неудачника. Тот, кого часто бьют и обижают, рано или поздно начинает думать о том, что это какое-то наказание Божье за какие-нибудь грехи. Поскольку же грехов у каждого смертного, увы, предостаточно, то и поводов для терзаний тоже можно найти более чем. И дальше предаваться бесконечной резиньяции, самоумалению, и покаянию – на потеху окружающим, разумеется, ибо нет зрелища забавнее, чем дурак, расковыривающий собственные раны и бьющийся головой об пол в надежде на «прощеньице».

Надо сказать, тема «русского греха» и «русского окаянства» неизменно лидирует как в русофобском, так и в патриотическом дискурсе. Причём если первое объяснимо (поскольку врагам и мучителям русского народа по понятным [причинам] хочется представлять русских «жертвой, страдающей из-за собственных пороков»), то второе вполне парадоксально: люди, считающие себя «русскими патриотами», с мазохистским наслаждением сочиняют всё новые и новые «вины русского народа». Кажется, нет такого эпизода в русской истории, – начиная от революции 1917 года, и кончая принятием христианства и призванием варягов, – чтобы тут же не нашёлся русский патриот, который усмотрит именно в этом эпизоде всенародный смертный грех, и не назначит потомкам согрешивших строжайшую епитимью.

Поучительно сравнить эту оргию покаянства с историческим чувством других народов. Например, великолепные французы до сих пор гордятся своей Революцией, – грязной, кровавой и кошмарной, – и с удовольствием поют «Марсельезу». Англичане, с присущим им тактом, не смакуют публично подробности своей истории (некоторые из которых крайне неаппетитны), но и не позволяют себе (и тем более другим) никакой иронии по этому поводу: всё, что происходило в Великобритании, считается «старыми добрыми временами», а переживать по поводу происходивших во время оно событий неприлично и глупо. Немцам, правда, успешно навязали «комплекс исторической вины» за Холокост и прочие шалости. Однако это вещь чисто внешняя: немцы, скрипя зубами, совершают требуемые «мировым сообществом» обряды и ритуалы, платят немалые деньги своим жертвам (а также приравненным к ним лицам и организациям), но на самом деле никакой особенной «вины» за собой не чувствуют – кроме, разумеется, той, что они проиграли войну. Однако, чувство проигравшего и чувство виновного – совершенно разные вещи. Проигравший не чувствует себя виноватым, хотя может сколько угодно досадовать на проигрыш и страдать из-за своего поражения. И уж, разумеется, никакой вины он не чувствует. И только в России «покаянство» приобрело черты массовой идеологии.