Бубновые тузы - стр. 38

Офицер.

Новенькая, должно быть, недавно пошитая тёмно-голубая форма сидела, тем не менее, как влитая – сказывалась многолетняя привычка носить мундир. Шинель нараспашку (эполеты под ней не видны и невозможно разглядеть, что за чин у гостя), бикорн46 в правой руке, начищенные до глянца высокие сапоги. Пышные светло-русые усы, изрядно побитые сединой, коротко стриженные волосы, лёгкая, едва заметная гримаса страдания на обветренном лице с резкими чертами.

– Господин лейтенант флота Завалишин? – сухо осведомился гость, перешагнув через порог и застыв у самой двери, словно изваяние. – Дмитрий Иринархович?

– Точно так, – согласился лейтенант, всё-таки вставая с лавки. – С кем имею честь?

– Штабс-ротмистр жандармерии Воропаев, – гость прищёлкнул каблуками и чуть склонил голову. – Имею приказ сопроводить вас в Санкт-Петербург!

1. 5 января 1826 года.

Только что полученное мной известие о возмущении Черниговского полка Муравьёвым-Апостолом в момент, когда его должны были арестовать, заставляет меня, не откладывая, сообщить вам, дорогой Константин, что я отдал 3-й корпус под ваше командование, о чём я уже написал Сакену. Я уполномочиваю вас принимать все меры, которые вы найдёте необходимыми, чтобы помешать развитию этого зародыша мятежа, вы можете, следовательно двинуть все войска ваших двух корпусов, какие сочтёте необходимым употребить в дело, уведомив главнокомандующего, дабы он, со своей стороны, мог урегулировать движение своей армии. Я желал бы избежать вступления польской армии в Россию, разве только это станет необходимым.

Главнокомандующий принял нужные меры; я не могу сказать того же о князе Щербатове: он упустил драгоценное время, и я, принимая во внимание направление, взятое Муравьёвым, не могу не опасаться, как бы Полтавский полк, командуемый Тизенгаузеном, который ещё не арестован, а также Ахтырский гусарский и конная батарея, командиры которых тоже должны были быть арестованы, не присоединились к восставшим. Князь Волконский, который по близости, если он ещё не арестован, вероятно присоединится к ним. Таким образом, наберётся от 6000 до 7000 человек, если не окажется честных людей, которые сумеют удержать порядок.

Жду дальнейших известий и, сообразуясь с ними, думаю дать делу необходимую гласность, чтобы предупредить ложные слухи.

Не могу ничего вам больше сказать, ни ответить на ваше милое, прекрасное письмо от 31 декабря, полученное сегодня утром, и письмо, присланное с Вильгельмом. Я больше не в силах. Да хранит нас господь от новых несчастий! От всего сердца и души обнимаю вас. На всю жизнь остаюсь с самой искренней и неизменной преданностью. Повергните меня к стопам моей невестки и поцелуйте Павла.

Ваш преданный и верный брат и друг

Николай.

С.-Петербург, 5 января 1826 года.

Перо сломалось, брызнув кляксой по низу листа – хорошо хоть не задело ни одной уже написанной строчки.

Николай Павлович отбросил обломок в сторону, запачкав чернилами тёмно-зелёное, малахитового отлива сукно, прикусил зубами кончик ногтя на большом пальце, и почти тут же отпустил. Сплюнул в сторону, прямо на вощёный паркет – на приличия ему сейчас было столь же наплевать, как и на этот паркет.

– С-сволочи, – процедил государь, меряя взглядом суконную обивку стола, словно в поисках чего-то. – Сволочи…