Бремя живых - стр. 43
Благоустраивали, да, сносили ветхие и не представляющие ценности строения, расширяли улицы, озеленяли. Но то, что делало Первопрестольную именно этим, единственным в мире городом, культивировали и сохраняли, грамотно реставрировали и приумножали. Строили много, как же без того, но исключительно по согласованию с Историко-архивным департаментом, в который сами же и внедрили до удивления лютых ревнителей московской самобытности. А возглавлял его, вплоть до своей безвременной кончины в девяностопятилетнем возрасте не кто иной, как сам Владимир Гиляровский.
Отчего город к началу нового тысячелетия получился уникальный и чудесный. Куда там пресловутому Парижу!
Внутри Садового кольца – почти полностью свободный от частного автотранспорта. Внутри Бульварного – исключительно пешеходный. Не считая, разумеется, густой сети трамваев и станций метро чуть не через каждые полверсты.
Несколько десятков квадратных километров бульваров, аллей, скверов. Первые этажи домов – магазины, художественные салоны, кабаре и варьете. В теплое время года – кафе, трактиры, ресторанчики выставляют столики на тротуары. Антиквары, старьевщики, букинисты торгуют с лотков и вразнос всем, что только можно вообразить.
Олег Константинович сам регулярно выходил «на охоту» за раритетами по расходящимся от Кремля радиусам: по Арбату, Петровке, Неглинной, Сретенке, Мясницкой. И почти всегда возвращался с интересной добычей. Иногда это был подлинник стенограммы заседания 9-го съезда РКП(б), истерического, проходившего уже под грохот пушек Кронштадтского восстания, отпечатанный на машинке «Ремингтон» непривычно крупными буквами и с рукописными пометками тогдашних вождей. Иногда – с обколотой эмалью значок бойца Русской Особой бригады, защищавшей Париж в 1915 году, а то и просто граненая стопка мутного зеленого стекла с пузырьками воздуха внутри, изготовленная аккурат перед наполеоновским нашествием.
Короче – жить в этой Москве было приятно и интересно. А кому не нравятся наши обычаи и привычки – скатертью дорога.
Подлинно деловая инициатива, в том числе и архитектурные изыски любителей небоскребов и новомодных «гипермаркетов», всячески поощрялась. Но – не ближе двух верст от линии Окружной железной дороги. Помимо всего прочего, это разгружало центр от транспорта и излишнего населения, поскольку очень приличная квартира на Воробьевых горах или за Останкином стоила раз в десять дешевле, чем на Бульварах.
Отчего всякие Мытищи, Химки и прочие прилегающие городишки и поселки давно стали аналогами Манхэттена, Бирмингема и Детройта, зато центр – сиял, как заново выскобленное стеклышком, отлакированное и обтянутое ручной работы шелком полукресло работы мастера Гамбса (1865 г.).
Машина развернулась по кругу вокруг фонтана на Лубянской площади, и мысли князя приобрели новый поворот. Наверное, ни в одном городе мира не было такого количества церквей и соборов: и пресловутых «сорока сороков», которыми Москва славилась еще в XVIII и XIX веках, и добавившихся в XX веке, если можно так сказать, во время «Православного Ренессанса», начавшегося как реакция на вспышку кровавого дурмана, внезапно накрывшего Россию в недолгие, к счастью, годы «советской власти». Нация словно испугалась того, что с ней случилось (ну, как жуткий запой с дикими бесчинствами, в который впал по непонятной причине до того благопристойный и в общем-то добрый человек), и истово принялась замаливать свои и чужие грехи.