Бравый солдат Йозеф - стр. 6

– Умерла… а потом еще и утонула!

Она не проснулась. Просто сон сменился. Стало тихо. Незнакомая квартира. Большая. В зале на диване лежал мужчина – кожа да кости, и глаза такие большие, будто чего-то сильно испугался. Она не узнала его, но почувствовала: это – ее папа. Только очень старый, больной, почти прозрачный. Он лежал, а глаза его были открыты и смотрели в сторону окна. А там, обрамленный лучами солнечного света, словно в абажуре, стояла фигура – тоже пожилой мужчина. Это был дядя Ёся. И тогда папа шепнул ему умирающим голосом – тихо-тихо, будто ветер шептал за него:

– Ты единственный из родных, кто пришел… Прости нас.

– Паааадъем! – крик разорвал чернильную темноту казармы, и только спустя несколько мучительно долгих секунд резанул глаза яркий свет. Голос оказался чужим. Но за первые дни в армии – полные тревоги и неизвестности – Иосиф уже начал привыкать к тому, что вокруг сплошь незнакомые люди.

По этому хриплому окрику с двухъярусных, тесно сбитых коек вскакивали парни, мельтеша под светом лампочек своими обезображенными безжалостной машинкой бледными черепами, порой наступая на головы и плечи спящих внизу. То ли от неожиданности, то ли от пронизывающего холода, они с посиневшими, мелко дрожащими губами, едва соображая, выстраивались в покосившуюся шеренгу, тараща глаза, как загнанные звери. В светло-голубых, сшитых из грубой байки кальсонах, босыми ногами на ледяном цементном полу, новобранцы выглядели одинаковыми – будто из гипса вылепленные статуи страха и оцепенения. Над рядами молодых тел клубилось парное облако дыхания. Воздух был пропитан сыростью и запахом застоявшегося пота.

Это была самая короткая ночь в его жизни. Во всяком случае, ему так казалось.

– Хорошо, что я всю дорогу в поезде проспал, – подбодрила его мысль.

Вчера, на подъездах к Воронежу, начался густой снегопад. За окном плацкартного вагона снег кружился вихрем, покрывая первозданной белизной придорожную серость и слякоть. Видимость была почти нулевой. Видимо, поэтому Иосиф и не заметил, как их поезд въехал на перрон вокзала.

Почти все остриженные наголо, одетые во что попало – чаще всего в изрядно поношенные телогрейки, – они могли напугать кого угодно. Видимо, поэтому их и выгрузили из вагона в самую последнюю очередь. Сопровождающий группу младший сержант дал команду на выход. Построились тут же, вдоль вагона. Устроили перекличку: командир выкрикивал фамилии, нужно было ответить: «Здесь!»

Иосиф был уверен, что его назовут чуть ли не в последнюю очередь – ведь буква «Ц» в алфавите двадцать пятая из тридцати трех. Но, с другой стороны, фамилий на оставшиеся буквы – Щ, Ъ, Ы, Ь, Э, Ю и Я – совсем немного.

В сером утреннем полумраке, сквозь густую пелену снегопада, перед его взглядом вырисовывалось старое здание вокзала с высокими окнами и массивными стенами, увенчанное красной вывеской «Воронеж». Снежные хлопья ложились на крыши и перрон, превращая очертания в зыбкий силуэт, будто вокзал медленно проступал из белесого марева зимнего сна.

Все новобранцы, согласно списку, оказались на месте. Строем в две колонны их провели сквозь зал ожидания и снова выстроили – теперь уже перед центральным входом в вокзал со стороны города. Опять устроили перекличку.

Иосиф снова задержал свой взгляд на монументальном здании. Перед ними возвышалось величественное строение с мощными колоннами, арочными окнами и украшенной лепниной крышей. Тогда он еще не знал, что это – сталинский ампир, но масштаб и холодное великолепие вокзала поражали, заставляя почувствовать себя совсем маленьким. На парапете замерли бронзовые фигуры солдат и рабочих – символы военной славы и трудового подвига, неумолимо взирающие на заснеженную площадь внизу.