Бравый солдат Йозеф - стр. 30
Внутри горела красная лампа – видимо, шел процесс проявления пленки или печатание снимков. Эдмундас достал с полки две армейские кружки, налил в них кипяток из чайника, что стоял на включенной электроплитке, и засыпал по ложке порошка из жестяной баночки. Повеял тот самый, ни с чем не сравнимый запах – растворимый кофе.
– Ты разве не знаешь… – попытался остановить литовца Иосиф. – Из него ведь получается отличный гляссе.
– Что еще за гляссе?
– Кофе с пенкой. С сахаром тщательно взбивать надо. Но сейчас уже не получится, – он усмехнулся и понюхал кружку. – Ладно, сойдет и так.
– Потом покажешь, – согласился Эдмундас и протянул сослуживцу кусочек чего-то непонятного.
В красном свете было невозможно определить его настоящий цвет. Хрупкая, пористая текстура, причудливые наплывы – все это напоминало то ли капли застывшего воска, то ли кусок коралла.
– Что это? – удивился Иосиф.
– Мама прислала, – сдержанно улыбнулся литовец. – Шакотис. У нас в Литве это традиционный праздничный пирог. Переводится как "ветка" или "дерево" – сам видишь, по форме похоже.
Шакотис оказался чуть хрустящим снаружи и рассыпчато-мягким внутри. Сладкий, с нежным сливочным вкусом и тонким ароматом ванили. Такого вкуса в армейском пайке не было и близко.
– Он даже вкуснее нашего немецкого ривелькухен, – восторженно признался Иосиф.
– Да, кстати… – Эдмундас прищурился, глядя Иосифу прямо в глаза. – Можно я тебя сфотографирую? Мама просила. Она, говорит, давно не видела настоящего немца.
Идея показалась странной, даже немного вычурной. Но для солдата гораздо важнее было другое – получить свою фотографию. С первых дней службы каждый из них жил мечтой о дембеле и грезил пухлым фотоальбомом, в который можно будет вклеить сотни снимков: с автоматом, в каске, у ракетной установки, с сослуживцами… хоть где – лишь бы на память.
Вскоре Иосифу пришла увесистая посылка от Марты Генриховны Новикас – с вязаными носками и банками ароматного варенья. На самом верху, прямо под крышкой фанерного ящика, лежала ветхая, потемневшая от времени книжица. На ее черно-белой обложке – графическая иллюстрация: несколько детей в старинной одежде сидят вплотную, словно греясь друг о друга, слушая или рассказывая сказку. Один ребенок держит на руках младенца, рядом прижались еще малыши, а у ног притулился кролик. Сомнений не было: мама Эдмундаса подарила ему старое, явно много раз читанное издание знаменитых немецких народных сказок, собранных братьями Якобом и Вильгельмом Гримм.
С ней у Иосифа завяжется долгая, даже за пределы срока срочной службы, почтовая дружба. Марта Новикас с завидной регулярностью станет присылать ему свои материнские посылки – одинаковые до грамма: одну сыну Эдмундасу, другую – Якову Цимерману. Иосиф и тут не станет переубеждать женщину, что у него совсем другое имя. Странно, но он так и не узнает, как выглядела эта женщина. Она ни разу не прислала свою фотографию, а попросить – он то ли не додумался, то ли не осмелился. Ее образ остался только в воображении – сотканный из аккуратного, чуть старомодного почерка на конвертах и запаха посылок: терпкая смесь сушеных трав, сладости варенья и теплого аромата вязаных шерстяных носков. Он видел Марту Генриховну в длинном до пят платье, с наброшенной на плечи шалью, из-под которой выглядывают худые, но сильные руки. Волосы – собранные в тугой пучок, в котором еще живет выгоревший на солнце блеск юности. Лицо – мягкое, с тем особым взглядом, где уживаются забота и требовательность, умение любить и умение не жаловаться. В его мыслях она то сидит у окна старого литовского дома, штопая носки при свете лампы, то неспешно переворачивает страницы пожелтевших книг. А глубокие, чуть прищуренные глаза и прямые густые брови – те самые, что достались Эдмундасу, – умеют смотреть и строго, и ласково, будто удерживая в себе целую жизнь…