Братство охотников за книгами - стр. 23
– Это вам за работу.
В трапезной, перед тем как усесться за стол, отец Поль представил вновь прибывшего. В честь ужина итальянец переоделся в домашний халат теплых цветов, отделанный бархатом. Он был расстегнут – явно не без умысла, – и присутствующие могли разглядеть шелковую рубашку с манишкой и верх волосатого мускулистого торса. При всей нарочитости в этом кокетстве было что-то элегантное. Юный Артабан обладал хорошим вкусом и умел выбирать для себя необыкновенные туалеты. А его знаменитые головные уборы были один экстравагантнее другого. Сейчас на голове у него красовался широкий черный бархатный берет. Край берета был заколот камеей из сердолика с изображением женской головки с римским профилем. Подлинный, из раскопок, поделочный камень времен Марка Аврелия был заключен в оправу современной работы из необработанного жемчуга с подписью венецианского ювелира. За край оправы выступало золотое литье, смешиваясь с волосами античной гетеры. И наконец, величественный вид флорентинца подчеркивали высокие каблуки, делавшие его выше по крайней мере на десять дюймов, из-за чего Франсуа вынужден был тянуть шею.
Вийон, никогда особенно не обращавший внимания на правила этикета, пытался тем не менее держаться пристойно. Хотя он любил притвориться неотесанным мужланом и порой вел себя как грубиян и невежа, в его физиономии побитой собаки было нечто притягательное. Под старой треугольной шляпой блестели насмешливые глаза, а уголки губ кривила сдержанная улыбка. Впрочем, возможно, это была врожденная деформация лица, а не усмешка, этого не знал никто.
Итальянец окинул взглядом Франсуа, пытаясь с первого раза разгадать, что скрывается за этой гримасой: в ней были и бравада, и чистосердечие, и память о пережитых страданиях, и – что совсем странно – доброта и приветливость, а еще вдумчивость и основательность. Он ожидал встретить надменного бунтовщика, который считает себя выше других, но перед ним стоял человек, не ведавший притворства и лицемерия, во Флоренции таких уже не встретишь. Путешественник поклонился, любезно протянул руку и представился:
– Федерико Кастальди, флорентийский торговец и посланник мессира Козимо Медичи.
Франсуа в свою очередь удивленно и недоверчиво разглядывал вновь прибывшего. Что означают эти неожиданные напоминания о ветвях великой династии Медичи? Возможно, это петли сети, которую на него накидывают?
– Каким ветром занесло вас на Святую землю, мэтр Вийон?
– Не одним ветром, а несколькими противоположными: зефирами побега и пассатами удачи.
Мужчины обменялись понимающими взглядами. Федерико, ненавидевший ученых червей и надменных гениев, счел Вийона весьма любезным для модного автора. А Франсуа, который испытывал ужас перед педантами и жеманными щеголями, догадался, что флорентинец куда более прозорлив, чем показалось на первый взгляд. Возможно, эта нарумяненная кукла, какой он хочет выглядеть, – просто хитрость торговца или маскарад для отвода глаз?
Затем Федерико взглянул на Колена, который обжирался за милую душу, громко чавкая. Его внушительный торс грубой лепки, бугры бицепсов, исполосованная шрамами физиономия внушали страх. И странно было видеть на этом лице вытаращенные глаза удивленного ребенка. Играя на контрасте: устрашающая внешность и наивный взгляд, – он отвлекал стражу или заговаривал причетников, пока его товарищи опустошали церковные сундуки или кассы казначейства. Самый сильный удар кокийяры нанесли в 1456 году, прямо перед Рождеством, Наваррскому коллежу. Пятьсот золотых экю получилось украсть так же просто, как колосок с пшеничного поля. Пока Колен торчал у дверей коллежа, болтая и бурно жестикулируя перед озадаченными зеваками, внутри Табари и Вийон сокрушали замки ризницы.