Братство. ДМБ 1996 - стр. 22

Но тут ключевое – докажи. Если будем сами стоять на своём, уедет следователь с пустыми руками. Иначе будет так, будто тот снайпер достал нас из могилы.

Поэтому надо делать так, как договорились тогда – не видели, не слышали, не знаем. Если сочинять – подловит на неточностях, вдруг кто сказал про гранату.

– А ты-то почему отвечаешь? – Ерёмин посмотрел на меня исподлобья.

– А что, мои показания не нужны? – я усмехнулся. – Я в твоём списке разве не значусь? Ну проверь – Старицкий.

Всё равно бы он ко мне пришёл, а я не хочу, чтобы он беспокоил отца. Следак нахмурился, но полез в записную книжку, а я зыркнул в сторону опавшего Шустрого.

Лишь бы ничего не сказанул. Должен понимать, чем это чревато.

Потому что, если это всплывёт, нам никогда не поверят.

– А, Старицкий, я к тебе после хотел идти, – Ерёмин засмеялся. – Ну, значит, не придётся тащиться к тебе. Остальных, может, выдернете ко мне? Ваш взвод, ну и кто с других подразделений служил и здесь живёт.

– Мы всех и не знаем, – я передал снимок Шустрому. – В курсе только, что в десанте был парень из параллельного класса, но он погиб. И ещё в пятой роте был мой сосед, но он раньше вернулся, по ранению.

– Самострел? – следак хитро посмотрел на меня.

– А мне-то откуда знать? Там пули отовсюду летели.

Вообще-то да, тот тип сам стрелял себе в ногу, чтобы его комиссовали, и это обсуждали, потому что он стрельнул не туда, куда нужно. Не суть, пусть следак сам выясняет.

– Других не знаем, там не пересекались, – продолжил я. – Так-то много кто возвращался.

– Ну, вообще-то, да, вы же махра, пехота, а остальные здесь из других родов войск, – следак посмотрел на Шустрого. – Ну? А ты видел?

– Не видел, – Шустрый вернул снимок на стол.

– Вообще, никаких иностранцев не видали? – Ерёмин закинул фотку в кожаную папку.

– Видали. Комиссии ОБСЕ постоянно крутились, – сказал я. – Там какие-то французы сидели, платочками носы закрывали. И немец был, он с нами сигаретами делился.

– Негры ещё были у дудаевцев, – вспомнил Шустрый. – Ходили с автоматами. Но это наёмники, типа, им баксами платили. Арабы были всякие, ещё какие-то афганцы приехали. Туда кто только не ездил.

– Много кто был, – подтвердил я. – А что этому журналисту дома не сиделось?

– Репортаж делал, – следователь достал пачку «Балканской звезды» из кармана и посмотрел на Шустрого. Тот кивнул и бросил ему коробок спичек. – О нарушении прав человека.

– Во как, – я хмыкнул. – Там много кто туда приезжал, расследовать это, чтобы потом по телевизору показать. Нарушение прав человека, говоришь? Вот только нас-то они за людей не считали, представь себе, майор.

– Там вообще история была – у меня тётка до войны в Грозном жила, – вспомнил Шустрый. – Квартиру продала за копейки, да и то сбежала до того, как заплатили, а то грозили убить. Сейчас в деревне живёт.

– И к чему это? – следак нахмурился и подкурил сигарету.

– Так пришла она в Москве в офис каких-то правозащитников, – он подумал и добавил с усмешкой: – левозащитников, в натуре. И типа, спрашивает, разве не полагается компенсация за это? В суд, может, подать, обещали же возместить. А те ей ответили – так это же вы на них напали, зачем вам помогать? Беженцам с Кавказа надо помогать, а не вам. Вот так-то. Будто тётка моя нападала. И будто она не беженец.