Братство. ДМБ 1996 - стр. 15
Вот когда отца не стало, порой оставалось ощущение, что вот-вот он зайдёт в комнату, откашляется, бросит что-нибудь в своей немногословной манере и снова сядет за свою печатную машинку, и скоро она начнёт щёлкать.
Да, это ощущение оставалось надолго, но я всегда знал, умом понимал, что так не будет.
А вот сейчас это вижу вживую.
Но стоит ли удивляться? Когда уже повидал Царевича, Шустрого и Газона, молодых, живых и здоровых?
Вот и отец жив. И в этот раз нам будет что обсудить, уже не будем вести себя, как чужие люди.
– Сам-то чай будешь? – спросил я.
Батя задумался, затянулся сигаретой, с которой вышел из туалета, и затушил её в пепельнице. На нём старый турецкий свитер, на лбу очки, за ухом карандаш. Лоб морщинистый, в волосах и усах видна седина, руки широкие и крепкие, тёмные, будто машинное масло въелось в кожу навсегда. Он мастер ремонтного цеха, знает тепловоз по винтику, почти целиком перебрал его руками.
Наверное, ему тоже сложно общаться с молодёжью, особенно когда всю жизнь был неразговорчивый. Я сам-то порой, когда был в возрасте, ловил себя на мысли, что совсем не понимаю, о чём лопочат эти тощие пацаны с модными причёсками, не выпускающие телефоны из рук.
Вот и батя, наверное, думает, что непонятно, чем эти пацаны занимаются, никак за ум не возьмутся, хотя повидали в жизни всякого.
– Нет, я чаевал уже, – только и сказал он.
Его пальцы начали давить на кнопки машинки. Раздались тихие и отчётливые щелчки.
Нежности и тёплые слова не для него, батя вырос совсем в других условиях, в другое время и в другой стране. К нему надо иначе подход искать. Но разговор с ним нужен, хоть какой-то. Дальше, что ли, молчать, раз такой шанс выпал?
– Давай за компанию, – произнёс я.
Он подумал и кивнул.
Я прошёл на кухню, налил по кружкам густую заварку из заварника через ситечко и плеснул кипятка из старого чайника со свистком, стоящего на газовой плитке.
Из старого советского холодильника «Бирюса» достал молоко в литровой банке и масло на блюдечке из морозилки, но не маргарин «Раму», а вполне себе приличное деревенское. Правда, надо подождать, пока подтает, так на хлеб не намажешь.
Ещё была банка с малиновым вареньем, творог и суп в кастрюле на завтра. Куриный, я сам сегодня варил. На холодильнике стояла металлическая хлебница, покрытая отбившейся эмалью, внутри была половина буханки белого хлеба.
И всё, но на самом деле это неплохо, с голода не дохнем. Это в начале 90-х был совсем мрак, сейчас чуть полегче, продукты есть. Деньги только на них были не всегда.
На шкафу стояли большие жестяные банки из-под печенья, но печенья в них давно уже нет, их приспособили для всякой мелочи и для круп. Под столом виден раскладной советский ящик для инструментов, наверное, батя приносил его из гаража, чтобы что-то починить, но не стал уносить по темноте. Опасно по двору ночью шастать.
С бутербродами на тарелке и двумя кружками я пришёл в комнату, вырубил телевизор и сел за стол. Поставил всё на газетку, где отчётливо виден заголовок, что Ельцину провели операцию на сердце.
– Меня сейчас Руслан Царёв довёз, – я сел на табуретку сбоку от стола и отхлебнул горьковатый чай с молоком, но без сахара. – У тебя же работает?
– Хороший парень, – сказал батя, чуть подумав. – У меня в цехе работает дизелистом. Лучше, чем… – он не договорил, но я понял, кого он имел в виду.