Братство 2. Второй шанс - стр. 17
Холодно, и вода у нас была только ледяная, из реки Сунжа, что шла через город. Но Аверин уже доказал, что его нужно слушаться, мы и слушались. Поэтому мы и живые, и чистые, насколько это возможно в таких условиях. Но мёрзнем, и жрать нечего со вчерашнего дня.
Где-то рядом, через пару улиц, долбил пулемёт. Редко, короткими очередями, но зло и очень громко. Должно быть, ДШК, у «духов» много старого советского оружия с разграбленных баз и складов.
Шипела рация, по ней слышно, как кто-то кому-то кричал, что у него осталось всего семь «карандашей».
– Картошку бы, – тихо сказал я. – Жареную, с лучком. И с салом бы ещё, а? Как вам?
– А у нас под прошлый Новый год мама селёдку под шубой делала, – мечтательно произнёс Царевич, шмыгая забитым носом. На коленях у него лежала СВД, которую он бережно поглаживал. – Вкусно так было. У всех оливье, а у нас селёдка под шубой.
– А вот у Ашота на вокзале чебуреки – жирные, горячие, все пальцы обожжёшь, но до чего же вкусные, – пробурчал Газон, жуя спичку. – Никто так делать не умеет, кроме него.
У Халявы забурчало в желудке.
– Тише ты, услышат, – хохотнул Шустрый. – А я бы вот картошечки печёной поел, из костра. И с лучком бы ещё зелёным. И пирожки с капустой мамка печёт ещё…
– Заманали, – проговорил Халява и сплюнул в сторону. – У меня живот уже болит из-за вас. Хоть ремни вари и жри.
– А мы как-то соляночку ели в столовой, – Самовар осторожно выглянул на улицу. – Всё идеально, и соли, и копчёности даже были, всё в меру. М-м-м. Вот бы ещё раз. Вроде и простенько, но до чего же вкусно.
– А ты чё прикольного жрал, Халявыч? – спросил Шустрый, ткнув его локтем. – Ты же зажиточный, много чего пробовал.
– М? – Халява огляделся и поёжился, потом подышал на руки в перчатках без пальцев. – Устрицы. В ресторане в Москве ел как раз до армии. На льду лежат в своих раковинах. Ножом подцепишь, они открываются. Лимончиком сбрызнешь – её аж колбасит. Живая же должна быть.
– А это рыба или мясо? – с недоумением спросил Шустрый.
– Дебил ты. Устрица это!
– Кто-то идёт, – сказал я, коротко выглянув наружу. – Приготовились!
Стрелять не пришлось – увидели знакомый тощий силуэт среди деревьев, на которых ещё остались следы побелки. К нам возвращался Шопен, что-то держа под курткой. На плече у него болтался автомат с двумя магазинами, скреплёнными изолентой друг с другом.
– Ух, пацаны, где я был, не пове’ите! – доложил он, хитро улыбаясь.
– Жрал, наверное, – пробурчал Халява.
– Вот, хватайте!
Он притащил с собой две буханки белого хлеба, вкусно пахнущего, хрустящего. Я взял одну в руку и не поверил – ещё тёплый, приятно грел пальцы, свежий и мягкий. Желудок свело так, будто кто-то сжал его кулаком. А у Халявы в животе заурчало ещё сильнее.
– Ну ты спаситель, мля, – протянул Шустрый. – Волшебник, блин, на боевом вертолёте, хлеба свежего нашёл.
– Ты где этот хлеб надыбал? – спросил Газон.
Мы тут же изорвали эти булки на куски, но так, чтобы не терять много крошек. Тёплый белый хлеб странно смотрелся в этой обстановке, грязной и пыльной, среди гильз и битого кирпича. Но долго мы не присматривались, есть начали сразу.
– Да там какие-то типы приехали к штабу, на камеры всё снимают, – сказал Шопен, с улыбкой глядя на нас. – Возят их, всё показывают и кормят, как на убой. Даже хавчик свежий им подогнали, и хлеб горячий привезли на грузовике. Вот я и подобрался тайком. А страхово было, там мужики в краповых беретах охраняли, сразу бы вломили. Вот ещё есть, – он показал банку тушёнки. – Просроченная, правда, ну ничё. Главное – зелёное и чёрное не есть, – Толик засмеялся.