Брачный приговор - стр. 30
— Ты сам глупишь. — Я беру из аптечки бинт. — Я тебя все равно перевяжу. В крайнем случае дождусь, когда ты отключишься. Я не собираюсь сидеть в запертом доме с мужчиной, который задался целью истечь кровью.
Интересно, в психологии существует термин “шоковая храбрость”?
Если нет, то пора придумать. Я испытываю что-то подобное. Да, я отдаю себе отчет в том, что передо мной Александр Чертов. Мужчина, у которого армия вооруженных людей, криминальная или полукриминальная империя (тут я пока не разобралась) и которому ни в коем случае нельзя переходить дорогу. Но это не мешает мне смотреть ему в глаза и даже перечить.
Что это, если не “шоковая храбрость”?
Я сама не своя после перестрелки и вида открытой раны. В фильмах бутафорская кровь выглядит иначе, вообще всё иначе. И Чертов неправильный. Он должен быть грубым бандитом с животными замашками. Или самодовольным хамом, каким был Лавров. А он какой-то другой. Не хочет вписываться в стандартный типаж.
В этом смысле мне было намного проще с Лавровым. Я сразу занесла его в разряд подонков и понимала, что от него можно ждать только плохого. А с Чертовым… а с Чертовым черт ногу сломит! Он даже смотрит так, что не разобрать, что у него на душе. Вроде бы с холодом, но без презрения. И приказы отдает четким ровным голосом.
У него вообще красивый голос. По-мужски красивый. Низкий и с бархатной подкладкой, которая добавляет весомости его словам. Хотя сейчас в его голосе становится всё больше хриплых нот. Это от усталости. Ему действительно пора лечь.
Поэтому я иду за ним в спальню, сжимая в ладони бинт и влажное полотенце. Чертов доходит до кровати королевского размера и буквально падает на нее. Я несмело подхожу ближе и вижу, как он заводит будильник на своих наручных часах. После он переводит взгляд на меня.
— У тебя вся рука в шрамах. — Я указываю подбородком на его оголенное плечо. — Поэтому ты такой хладнокровный? Не впервой?
Я только сейчас замечаю, что он все-таки порвал рубашку. Пуговицы вырваны с мясом, черные нитки торчат, а полы рубашки разошлись в стороны. Крепкое тело Чертова притягивает мой взгляд магнитом. Я откуда-то знаю, что найду на его груди еще шрамы, и не могу ничего поделать с любопытством. Веду взглядом по тугим кубикам его пресса и чувствую, как пересыхает в горле. В голову приходит лишь одно слово: машина.
У Чертова фактура бойца. Брутального и выносливого. И он явно многое пережил. На его мускулистом загорелом теле целая карта прошлого, которое обращалось с ним, как злая мачеха.
— Только быстро, — выдыхает Чертов вместо ответа на мои вопросы.
Он согласился на перевязку — уже что-то. Я сажусь рядом, стараясь не задеть его и занять как можно меньше места, и провожу полотенцем по предплечью. Рану не трогаю, только стираю следы крови.
— Ты тоже ложись, — произносит Чертов, пока я разматываю бинт. — Ты бледная.
— Это нервное.
— Да, тебя скоро накроет. Ты сейчас держишься на адреналине, но это ненадолго.
— Ты так уверенно говоришь.
— Я всякого повидал в жизни...
С его губ слетает крепкое словцо, когда я задеваю рану.
— Прости, я не медсестра.
— Я уже заметил. — Он кривится из-за боли. — У тебя пальцы как у палача.
Я смотрю на Чертова с осязаемой злостью, на что он прикрывает глаза.
— Я не то имел в виду.
— Значит, хотел сказать, что у меня нежные руки?