Божественная комедия, или Путешествие Данте флорентийца сквозь землю, в гору и на небеса - стр. 6

Сказала – и глаза свои сияющие обратила ко мне. И пустился я в путь бегом. И вот явился тебе и избавил от зверя, не дававшего взойти на чудесный холм. Так что же? Зачем медлишь? Почему жалкая робость затаилась в твоём сердце, когда три благословенные Жены заботятся о тебе при дворе Небесного Царя? Неужто не веришь моим словам? В них – обещание вечного блага.

Так сказал мне Вергилий.

Как цветок, свернувшийся и поникший от ночного холода, при тёплых утренних лучах раскрывается и выпрямляет свой стебель, так воспрянуло моё сердце, закипели в нём силы, явилась отвага. И я заговорил, как освобождённый пленник, с которого сняли оковы:

– Радуйся, Благодатная! Ты сострадаешь всем, Ты подала мне помощь. Радуйся и ты, Учитель праведный! Ты по слову Истины пришёл ко мне от Благодатной! Ты убедил меня, исцелил от сомнений. Воля моя окрепла. Теперь вперёд! Одна у нас цель и одно желание. Веди меня, наставник!

Так я ему сказал. И он зашагал по заросшей тропе вглубь расщелины. И я следом.

Так было написано чёрными буквами над входом.

– Учитель, я прочитал. Страшно.

Он ответил:

– Вот эту свою заношенную одежду – страх, сомнение и робость – оставь-ка тут, перед входом. Сейчас мы переступим порог. Там ты увидишь столько боли, смерти, безумия, что… Приготовься.

Он посмотрел мне в глаза своим светлым взглядом, взял за руку и шагнул.

Я – за ним.

Мы вступили в безлунное, беззвёздное сумеречное пространство. Его наполняли звуки. Они неслись отовсюду. Невнятные жалобы, стенания, вздохи такие тяжкие, что слёзы наворачивались на глаза, бормотание на всяческих языках, бессвязные речи, вопли страдания, злобные крики, голоса тонкие и охрипшие, шум то ли бегущей воды, то ли дальних рукоплесканий… Хаос звуков, кружащихся в тусклом воздухе без времени, взвивался и рассыпался, как пыль в налетевшем вихре.

Будто обручем сдавило голову.

– Учитель, чьи это голоса? Что их мучает?

– Это прихожая Преисподней. Тут коротают вечность те, кто ни холоден, ни горяч, кто прожил жизнь, не содеяв ни зла, ни блага. И с ними в едином хоре – кое-кто из бывших ангелов: конечно, не те навеки про́клятые, что восстали против Творца, а те, которые не пошли сражаться за Него. Решили быть сами за себя, и вот, сброшены из небесных сфер сюда – чтобы небеса не утратили непорочной чистоты, но и глубины Преисподней не похвалялись такими пленниками.

– Почему им так тяжко? Отчего они стенают нестерпимо?

– Они и хотели бы умереть, да не могут, и ожить нет им надежды. Мучает их собственное ничтожество, терзает зависть ко всему и всем, к живым и к мёртвым. В том мире не осталось о них памяти, нет для них ни милосердия, ни справедливости. Ну, и нам нечего тут медлить, идём.

Едва мы двинулись в путь, как я увидел нечто похожее на развевающееся знамя. Оно носилось в пространстве по кругу, а за ним бесконечная вереница людских фигур – жуткий, невероятный забег мертвецов. В одном из них я с изумлением узнал недавнего римского папу – не стану называть его по имени: он был избран и отрёкся. Весь этот рой – объяснил мне учитель – те, кто не захотел быть с Богом, но не смог и с врагом Божьим, и потому отвержены Тем и другим. Они были нагишом; несметные полчища слепней, оводов и шершней преследовали их, настигали и свирепо жалили. Кровь от укусов струилась, смешиваясь со слезами, стекала по груди и животу к ногам, густела, начинала гнить, и в этой жиже копошились черви.