Божественная комедия, или Путешествие Данте флорентийца сквозь землю, в гору и на небеса - стр. 8

Он покачал головой и усмехнулся.

– Эта бледность – от боли сердечной, не от страха. Тоска несчастных, которые там, согнала краску с моего лица.

Он начал осторожно спускаться, и я за ним. Так вошли мы в первый круг, именуемый Лимб: обруч, опоясывающий бездну.

Я вслушался. Здесь как будто утихли тяжкие стоны, лишь бесчисленные вздохи заставляли трепетать вечный воздух. Не мука, но горе, в которое погружены бесчисленные толпы людские – мужчины, женщины, дети, старики.

– Отчего ж ты не спрашиваешь, что это за тени? – обратился ко мне учитель. – Прежде чем мы двинемся далее, ты должен узнать суровую правду. Эти люди не согрешили и много делали добра. Но ни благой нрав, ни чистое сердце, ни ум не спасли их. Это некрещёные. Только святое крещение – теперь-то я это знаю – дверь спасительной веры. Те же из здешних, кто жил до эры Крещения, – те не ведали Истины и не хотели знать о Боге.

Он помолчал и добавил:

– Видишь, мой мальчик, к этому печальному обществу принадлежу и я. Неведение Бога, а не какое-то преступление погубило нас. И вот, мы здесь пребываем в вечной жажде правды, но без упования.

Едва он сказал это, отверзлись мои глаза, и в сумрачной толпе увидел я множество известных и даже великих людей, чья участь – томиться в туманном мраке как бы в ожидании окончательного приговора. И великая печаль овладела мной. И вера в милосердие Божие поколебалась. И я спросил с дрожью в голосе:

– Учитель и господин мой, скажи: а было так, чтобы кто-то вырвался отсюда – своей ли волей, молитвой ли, помощью ли друга? Неужели никто из них не удостоится вечного блаженства?

Он призадумался и ответил не сразу:

– Видишь ли, когда ещё я был здесь совсем новичком, свершилось невероятное. Сверху пришёл Некто могучий, в венце и с оружием, как победитель. Из глубины он извлёк за руку Адама, и сына его Авеля, и Ноя, и Моисея-законодателя, и боголюбивого патриарха Авраама, и песнопевца царя Давида, и Исаака, и Иакова с сыновьями и с женой Рахилью, с которой тот претерпел столько невзгод. И ещё многих иных. И Он вывел их отсюда и забрал с Собой в блаженство. Так было. Но знай: более никакие человеческие души из этой мглы не смогли вырваться.

Меж тем сумрак вокруг сгустился. За разговором я не заметил, как мы вступили в тёмный лес… Так мне показалось вначале. Однако, оглядевшись хорошенько, я понял, что это не деревья, а столпившиеся в тяжком безмолвии души человеческие. Мы шли довольно долго среди них, забирая вправо. Наконец впереди забрезжило некое подобие света – то ли уголья тлеющих кострищ, то ли далёкие зарницы. В этом диковатом свечении можно было различить несколько величественных фигур.

– Кто это? – спросил я. – И что за сполохи вокруг них?

Искры сверкнули в глазах учителя, и он ответил высокопарно:

– Слава их имён так ярко блистала там, наверху, в земном мире, что Небесный Царь смилостивился и даровал им кое-какое послабление.

Не успел он договорить, как до нас донеслось:

– Сальве!

– Приветствуем тебя, возвышенный поэт!

– Наконец ты вернулся! В мире теней было скучно без тебя!

Навстречу нам шествовали четверо: ни грусти, ни радости в их лицах, лишь спокойное бесстрастие.

Учитель успел прошептать мне на ухо:

– Тот, впереди, который с мечом в руке, – Гомер, начальник поэтов. За ним ковыляет деревенщина Гораций; третий – пылкий Овидий, а последний – юный гений Лукан. Они достойны меня, а я достоин их, вот они и приветствуют нас, и правильно делают.