Божественная комедия, или Путешествие Данте флорентийца сквозь землю, в гору и на небеса - стр. 33

Герион нехотя приземлился у подножия обрушившейся скалы и, ссадив нас, тут же умчался, как стрела, выпущенная из гибкого лука.

Есть в глубине Преисподней такие ложбины – их называют гореноры, или злодеямы, – они как огромные траншеи, выдолбленные в камне, и ограждены поверху каменными грядами. А за ними, в самой середине кругообразной равнины, зияет широкий и глубокий провал, подобный колодцу. Всё пространство между провалом и подножием неприступного скалистого обрыва разделено десятью кольцевидными злодеямами. Подступы к ним похожи на предполье крепости: изрыты рвами и перегорожены валами. И как к крепости через рвы и валы ведут мосты и пандусы, так здесь от отвесной стены к провалу тянется каменистая тропа.

Спрыгнув со спины Гериона, мы двинулись по одной из гряд. Тропа уводила нас влево. Не успели мы отойти и на сотню шагов, как моему взору предстали новые страсти, как бы тюремные застенки, в которых орудуют бесчисленные палачи. Справа от нас показалась впадина – первая злодеяма. По её дну перемещались обнажённые человеческие фигуры. Они двигались двумя рядами: один – в том же направлении, что и мы, только быстрее, другой – навстречу. Ни дать ни взять толпы паломников в Риме в год Юбилея, на мосту через Тибр: так же точно текли они навстречу друг другу, от Святого Петра к Святому Павлу и обратно, в надежде получить индульгенцию. Те, что теснятся справа, с мольбой поднимают взоры к замку Святого Ангела, которые слева – глядят на вершину Капитолийского холма.

Но здесь взгляды грешников упирались не в зеленеющие склоны холмов и не в островерхие храмы, а в мрачные утёсы, окружающие их юдоль. На утёсах, как на вышках тюремных оград, высились надзиратели – рогатые черти, вооружённые длиннющими бичами. Они поминутно взмахивали своими орудиями и со всей силы лупили то одного шествующего, то другого пониже спины. Получив удар, грешник подпрыгивал с неимоверной резвостью и потом уж бежал бодрее, пытаясь избавиться от нового гостинца.

Вглядываясь в искажённые лица грешников, я вдруг приметил одно, показавшееся мне знакомым. Приостановившись, я указал на него учителю:

– Вон того я, кажется, видел где-то.

Бичуемый заметил, что мы смотрим в его сторону, и попытался скрыть лицо, согнувшись в три погибели, но я уже узнал его.

– Эй, синьор! Который уткнулся в землю! Зря прячетесь.

Он поднял взор. Я не ошибся.

– Если меня не обманывают глаза, ваше имя – Венедико деи Каччианемичи из Болоньи. Как вы оказались в этой яме, мессир? Вы, правда, были любитель острых блюд, но здешние приправы даже для вас слишком жгучи.

– Не хотел, чтобы меня видели, – донёсся снизу его глухой голос, – и не хотел говорить. Но раз уж ты меня узнал, что скрывать. Да, я был в славе и почёте на земле, и не без моего участия тебя и твоих друзей выгнали вон из Флоренции. Мне не повезло в одном: в молодые годы я обманом продал свою сестру Гизолу, прозванную Прекрасной, для утех этому зверю, маркизу Обиццо (он, говорят, теперь варится в кровавой реке). Что делать, мне нужны были деньги…

Он облизнул запёкшиеся губы и торопливо продолжил, пользуясь минутной передышкой:

– Да не один я здесь болонец: тут наших много, так много, что меньше народу говорит на болонском наречии на берегу Рено, чем в этой яме. И всё по причине нашей родной болонской жадности, будь она…