Божественная комедия, или Путешествие Данте флорентийца сквозь землю, в гору и на небеса - стр. 19
– Что ж, твоя просьба будет, наверное, уважена. Погоди немного.
Он сказал это, и едва мы сделали десяток шагов, я вдруг услышал голос грубый и сорванный, какой бывает у старого боевого командира:
– Эй ты, чёртов тосканец! Живьём прёшь через огненный город, да ещё разглагольствуешь на проклятом тосканском наречии! Ну-ка, стой!
Я невольно остановился, озираясь.
– Подойди-ка поближе, будь добр, – услышал я тот же рокочущий голос. – Чую по твоей речи, что ты из той самой Туски, которой я, было дело, здорово насолил!
Слова эти вырывались из недр пылающего могильного холма. В испуге я отступил к учителю. Но он сказал мне:
– Что ж ты оробел? Сам просил о такой встрече. Посмотри: это Фарината. Он даже поднялся из гроба ради тебя: видишь – вылез до пояса!
Преодолевая страх, я вгляделся – и действительно увидел. Мертвец наполовину выбрался из огненной могилы; казалось, он силится выскочить из неё весь, но его держит незримая тяжесть. Крупная голова, кряжистый торс, могучие ручищи и этот неугасимый свирепый огонь в глазах! Таким был знаменитый Манетте дельи Уберти по прозвищу Фарината, злейший враг и разрушитель домов моих предков. Он озирался по сторонам так надменно, будто вся Преисподняя недостойна его взгляда.
Учитель подтолкнул меня в его сторону, шепнув:
– Поговори с ним. Только не бойся и будь твёрд в речах.
Не без опаски я подошёл поближе. Тот, из могилы, вонзил в меня пристальный взгляд и прорычал:
– Кто ты, бродяга? И кто твои предки?
Повинуясь львиному рыку, я сказал всё без утайки: и своё имя, и что принадлежу к роду Алигьери, много претерпевшему от сообщников Фаринаты. Он удивлённо поднял косматые брови.
– Жестоко враждовали твои со мной и с моим родом, и с моей партией. Дважды я побивал их и изгонял.
– Да, их изгоняли дважды, – возразил я, – но они возвращались и в первый раз, и во второй. Твои же приверженцы так и не научились смеяться последними. Как их изгнали тогда, вскоре после твоей смерти, так по сей день заказан им путь во Флоренцию.
Не успел он ответить, как вторая тень возникла над краем гробницы – только лишь голова, до подбородка, как будто этот мертвец стоял на коленях, не в силах приподняться выше. Глаза нового собеседника блуждали: казалось, он жадно высматривает, нет ли кого рядом со мной. Не увидев того, кого искал, он вдруг поник, зарыдал и с болью проговорил сквозь слёзы:
– Вот, ты здесь, ты, живой. Неведомая сила ведёт тебя через нашу беспросветную темницу. Но где мой сын? Почему моего Гвидо нет с тобой?
Боже всемогущий! Да это же старик Кавальканте, отец дорогого моего друга Гвидо деи Кавальканти! Увлечение безбожной философией привело его в эти места мучений. Я осторожно ответил:
– Не своей силой иду я. Вон тот, кто стоит поодаль в ожидании, он великий поэт древности, это он ведёт меня. Гвидо, может быть, вовсе не знал его и не почитал его помять…
Мгновенно выпрямившись, старик вскричал:
– Как, говоришь? не знал? не почитал? Он что, умер? Разве его глаза уже не наполняются солнечным светом?
И, не дождавшись ответа, со стоном рухнул обратно; более я его не видел. Фарината же тем временем, не шевельнувшись, не повернув головы, по-прежнему мрачно высился, как статуя, над могилой.
– Если это так, – продолжал он прерванную речь, – если те, о ком ты говоришь, столь скверно изучили моё искусство… Да, такая весть для меня горше, чем эта проклятая могила. Но и ты попомни мои слова: и пятидесяти раз не окрасится багрянцем лик Дамы Владычицы ночи, как и ты познаешь тяжесть науки вечного изгнанничества.