Божественная комедия, или Путешествие Данте флорентийца сквозь землю, в гору и на небеса - стр. 15
И вот – огромная башня выросла перед нами.
8. Приключения на Стигийском болоте. У ворот града
Мощная крепостная башня действительно громоздилась впереди; до неё, однако, было ещё далеко – ровное пространство Стигийского болота скрадывало расстояние. Мы остановились на берегу, не зная, как переправиться. В этот миг на вершине башни что-то вспыхнуло: одинокий огонь, потом ещё и ещё. Ответный сигнал зажёгся и помаячил в непроглядной тьме.
– Что это за огни? – спросил я, обернувшись. – Кому они сигналят и о чём? И кто отвечает там, вдали?
– Глянь! Что видишь? – ответил вожатый. – Вон там, в болотном тумане, приглядись хорошенько.
Я стал вглядываться и увидел пятнышко, несущееся по поверхности воды с невероятной скоростью. Вскоре пятно разрослось до размеров небольшой лодки, и в ней уже можно было различить одинокую фигуру. Звук, отразившись от болотных топей, донёсся до нашего слуха:
– Ага, попался, злодейская душонка! – выкрикивал лодочник, стремительно орудуя веслом.
– Эй, Флегий, Флегий! Не дери глотку понапрасну! – прокричал в ответ мой наставник. – Лучше переправь-ка нас через эту хлябь.
Тот, кого назвали Флегием, воткнул судёнышко в берег и гневно отвернулся, не говоря ни слова. Вожатый спрыгнул в лодку, я за ним. Ветхая посудина глубоко осела под грузом живого тела. Мрачный лодочник оттолкнулся веслом от берега, и ладья, привычная лишь к перевозке невесомых душ, поплыла нехотя, тяжело зарываясь носом в вязкую чёрную воду.
Мы продвигались по мёртвой поверхности. Как вдруг плеснуло, пучина всколебалась, из неё вынырнуло нечто, облепленное болотной тиной, и мерзко пробулькало:
– Тёплая плоть, чтоб мне провалиться! Какого чёрта явился до срока?
– Явился и у тебя не спросился. Ты-то сам кто такой, гнусная рожа?
– Чего обзываешься? Бедного грешника всякий обидеть норовит!
Даже в таком обличье я узнал его по голосу. Тот самый Филиппе, будь он проклят, по прозвищу Ардженти, Серебряный, что захватил всё моё добро, всё наследие моего рода, когда мне пришлось бежать из Флоренции! Тут уж я не мог сдержаться:
– Что ж, жалеть тебя, что ли, проклятая твоя душа? Тебе тут самое место! Весь в грязи – вот уж кому к лицу такая рубаха!
Он с воем ринулся вперёд и обеими руками вцепился в борт лодки, стремясь опрокинуть её и утащить нас в пучину. Ударом весла учитель отшвырнул его:
– Прочь, подонок! Убирайся к болотным чертям!
Образина исчезла в пузырящейся бездне. Наставник обнял меня и поцеловал в лоб со словами:
– Не волнуйся! Этот тип в жизни был жадный пёс и спесивый болван, никто его добром не вспомнит. Вот он и беснуется. Много ещё таких там, на земле. Всем им валяться в этой грязи. Такую по себе память оставляют, будто испускают зловоние!
– Ох, учитель! – не мог я успокоиться. – Чтоб он, мерзавец, утоп в выгребной яме!
– Так оно и будет, – ответил он. – Оглянись-ка, насладись желанным зрелищем.
Глянув назад, я увидел гада, силящегося высунуться из жижи. На нём висели, вцепившись когтями, десятки болотных душ, рвали его зубами и голосили:
– Стой, не уйдёшь, Филиппе Ардженти, Серебряный Жеребец!
Он завопил страшным воплем, не в силах вырваться из трясины, впился сам в себя зубами и – последнее, что я увидел, – с громким всплеском был утащен на дно.
Между тем другой воющий звук, ещё более жуткий, послышался мне, и я снова принялся вглядываться в сумрачную даль.