Большевики. Причины и последствия переворота 1917 года - стр. 51
Расставшись с надеждой на стихийное крестьянское восстание, поскольку «народ» отвергает или не обращает внимания на апостолов революции, новый революционер приходит к мысли о заговоре и политическом терроризме (как мы еще увидим, эти два понятия не тождественны друг другу). Давая показания в суде, революционеры часто заявляли, что пришли к мысли о заговоре или терроризме лишь потому, что не имели возможности легально распространять свои идеи. Они были искренне убеждены в этом. Не нужно обладать особой прозорливостью (революционеры были откровенны в своих показаниях), чтобы понять, что они панически боялись революции в России и изыскивали любые возможности не допустить ее. Не было ли намерения с помощью растущей индустриализации превратить крестьянина в подобие западного фермера и лишить его врожденных коммунистических инстинктов? И если царь даст согласие на систему народного представительства, не решит ли народ, что сражение выиграно, и удовольствуется тем, что его будут представлять юристы и спекулянты, как в Англии и Франции?
Эта погруженность в идею о перевороте приняла вид революционного эготизма. Теоретически молодые радикалы действовали ради людей. Они искренне верили, что хотят помочь своему народу и, более того, разделить с крестьянами и рабочими их страдания и лишения. Необходимо было приступить к революционной деятельности. Один из наиболее умеренных лидеров радикализма, Петр Лавров, предостерегал русскую интеллигенцию, что аполитичная деятельность носит бессмысленный, изменнический характер. В статье «Силы, потерянные для революции» (или «Даром потраченные революционные силы») Лавров, язвительно насмехаясь, обращается к тем, кто хочет идти в народ, чтобы служить ему в качестве врачей и учителей: «Вы думаете, что народная революция не для нашего поколения; это наша задача – вырабатывать в людях уверенность в себе, поощрять их к полезной деятельности».[43]
«Глупым и бесперспективным» делом считал Лавров «хождение в народ». Во-первых, он предупреждал молодых революционеров, что режим не оставит их в покое, что их ожидают гонения за революционную деятельность. А во-вторых, обращал их внимание на то, что часть интеллигенции, которая признает существующий режим и готова принять участие в «реформах», находится в стане врагов, всегда несших народу муки и страдания и не способных принести ничего иного, даже если бы захотели. И поэтому в силу природных особенностей не желающих народного блага, поскольку их существование основано на эксплуатации масс.[44]
Может, логические рассуждения Лаврова и не вполне понятны, но совершенно очевидны его опасения, что молодые интеллигенты переметнутся из революционного лагеря, чтобы просто работать для людей. Следовательно, любой школьный учитель, сельский врач, фактически каждый образованный человек, не занимающийся революционной деятельностью, становится «врагом народа», того самого народа, который, как признается Лавров, еще очень далек от того, чтобы признать революцию в качестве необходимой меры. У интеллигенции одна задача – «…вести пропаганду социализма и радикальной революции в массах». Только интеллигенция способна объяснить крестьянам необходимость революции. «Это настолько просто (учить социализму и революции), что достаточно одного объяснения, чтобы оно немедленно претворилось в революционное движение…» Образованные классы России, уверенно добавляет Лавров, не имеют свободы выбора. Их роль диктуется «потребностями народа и законами социологического развития». Интеллигенция не может выбрать иного пути, «поскольку любой другой путь, за исключением этого, закрыт».