Большевики и коммунисты. Советская Россия, Коминтерн и КПГ в борьбе за германскую революцию 1918–1923 гг. - стр. 26

На протяжении четырех лет левые радикалы в социалистическом движении, считавшие себя интернационалистами, клеймили соглашательство и оппортунизм вождей европейской социал-демократии, поддержавших в момент развязывания мировой войны собственные правительства. Теперь им самим пришлось примерить на себя эти обвинения. Карл Радек разъяснял этот факт, смешивая марксистскую терминологию и эмоциональные доводы: «Никакого союза с империалистической Германией мы не заключаем. Жертва империализма, платящая ему дань, не может с ним соединяться для порабощения других народов»[123].

Сепаратный мир с Россией вызвал очередной приступ эйфории в германской политической и военной элите. Окончательный вариант мира между Советской Россией и Центральными державами, по мнению генерала Гофмана, закрепил тот факт, что «русское могущество на целый ряд лет уничтожено революцией и большевистским хозяйничаньем»[124]. С ним были согласны другие генералы: «С этими фантастами, фанатиками и дилетантами нельзя вести политики, достойной государственных мужей»[125].

Восточный фронт был закрыт, между двумя вчерашними врагами от Балтийского до Черного моря выстраивалась цепь формально независимых государств, на деле являвшихся вассалами Германии. Россия обязывалась выплатить огромную контрибуцию, а Украина – ежегодно поставлять миллионы пудов хлеба. Новая геополитическая реальность в Центральной Европе вызывала сомнения в будущей стабильности данного региона, но не более того[126]. Ратенау отмечал, что четыре независимых государства, возникших на западных окраинах Российского государства, не дадут в будущем спокойной жизни немцам. «Каким же милым соседом в сравнении с ними была имперская Россия!»[127]

Заключение Брестского мира не стало неожиданностью для немецких рабочих партий. Уже при первых сообщениях о перемирии Карл Либкнехт выражал опасения, что в ходе дальнейших переговоров германские генералы смогут обвести вокруг пальца неискушенных в дипломатии большевиков. «Мы должны всеми доступными нам средствами противодействовать тому, что державы Четверного союза бессовестно используют русскую революцию в собственных целях»[128]. Требование группы «Спартак» в дни всеобщей стачки, чтобы правительство «сделало ясное и категорическое заявление об отказе Германии от каких бы то ни было завоеваний и контрибуций», бастовавшие рабочие оставили незамеченным[129]. Независимцы, считавшие себя последовательными пацифистами, упрекали новую российскую власть в том, что она первым делом развалила русскую армию, усилив тем самым германский империализм[130].

Критика в адрес большевиков со стороны левых сопровождалась выражением солидарности с Российской революцией, однако предлагавшиеся пути ее спасения выглядели весьма туманно. Они были обращены к немецким рабочим: «… только путем революции и завоевания рабочим классом народной республики в Германии можно положить предел бойне народов и добиться всеобщего мира. И только этим может быть спасена также и русская революция»[131]. Для современников не было секретом, что такой подход был близок позиции оппонентов Ленина[132]. Их уверенность, что «время работает на нас», уже обернулась трагедией Брестского мира. Альтернативой ему в начале 1918 г. была бы не пролетарская революция в Германии, а полная капитуляция Советской России перед превосходящими силами германского милитаризма.