Богач, бедняк - стр. 85
Все в приемной добродушно рассмеялись. За исключением секретарши, которая продолжала печатать.
Гретхен нравилась атмосфера этого нового мира, в который она окунулась, хотя работы у нее еще не было. Здесь все говорили друг с другом просто, обращались по имени и старались помочь друг другу. Если какая-нибудь девушка слышала, что где-то ищут исполнительницу на оставшуюся незанятой роль, она немедленно сообщала об этом всем своим подругам и даже могла одолжить подходящее для просмотра платье. Гретхен ощущала себя членом большого гостеприимного клуба, право на вход в который давали не происхождение и не деньги, а молодость, честолюбие и вера в талант друг друга.
Гретхен была теперь принята в подвале магазина мелочей Уолгрина, где они собирались, до бесконечности пили кофе, сравнивали сделанные записи, высмеивали успехи, подражали идолам и оплакивали смерть Группового театра; она свободно рассуждала об идиотах-критиках, о том, как надо играть Тригорина в «Чайке», о том, что никто теперь не играет так, как Лоретта Тэйлор, о том, как иные продюсеры стараются уложить в постель каждую девушку, которая к ним приходит. За два месяца, проведенных среди молодых голосов с акцентами Джорджии, Мэна, Техаса и Оклахомы, жалкие улочки Порт-Филипа почти исчезли из памяти, остались точечкой на горизонте воспоминаний.
Теперь Гретхен спала до десяти утра, не испытывая угрызений совести. Она ходила в квартиры к молодым неженатым мужчинам и просиживала там до рассвета, репетируя, – ее нисколько не волновало, кто что может подумать. Лесбиянка в общежитии, где Гретхен жила, пока не найдет работу, попыталась к ней пристать, тем не менее они остались добрыми друзьями, иногда ужинали вместе и ходили в кино. Три часа в неделю Гретхен занималась в балетном классе, чтобы научиться грациозно двигаться на сцене. Она теперь совсем иначе ходила, неподвижно держа голову, так что поставь на нее стакан с водой – не прольется. «Застылость дикарки» назвала это бывшая балерина, ее учительница.
Ловя на себе взгляды прохожих, Гретхен чувствовала: они уверены, что она и родилась в Нью-Йорке. Ей казалось, что она уже полностью избавилась от былой застенчивости. Она часто ужинала с молодыми актерами и будущими режиссерами, которых встречала в подвале Уолгрина и в конторах продюсеров, и платила за себя сама. Но любовников у нее не было: не все сразу, прежде надо найти работу. Проблемы надо решать по очереди.
Она уже собралась написать Тедди Бойлену и попросить его прислать красное платье, которое он ей купил. Ее ведь в любой момент могут пригласить на какую-нибудь вечеринку.
Дверь кабинета открылась, и вышел Байард Николс, а с ним невысокий худощавый человек в рыжеватой форме капитана авиации.
– Если что-нибудь подвернется, Вилли, – говорил на ходу Николс, – я дам тебе знать. – Голос у него был отрешенный, печальный. Николс помнил только о своих неудачах. Он скользнул пустым, словно луч маяка, взглядом по людям, собравшимся в его приемной.
– Я загляну на следующей неделе и выставлю тебя на обед, – сказал капитан. У него был низкий голос, почти баритон, что никак не вязалось с его хрупкостью и невысоким ростом. Держался он очень прямо, словно до сих пор оставался курсантом. Но внешность его меньше всего напоминала о военных. Каштановые волосы, слишком длинные и взлохмаченные, причесаны не по уставу, высокий выпуклый лоб придавал капитану отдаленное сходство с Бетховеном, глаза были голубые, как веджвудский фарфор.