Бог умер, да здравствует Бог - стр. 23

Телега резко затормозила и слегка накренилась вниз.

– Куда? – непонимающе вопросила Ючке, когда я неожиданно прервал свой монолог.

– Понятия не имею, – я повернулся лицом к телеге, широко и задорно улыбаясь. Как и ожидалось, лицо Ючке представляло собой яркий образец эмоции, под названием недоумение. – Но то, что мы приехали это факт.

– Поезжай дальше, тут ничего нет, пустыня кругом, где мы, по-твоему, находимся? – она вскочила на ноги и принялась суетливо озираться по сторонам. Полегче, дорогуша, а где же ваше равнодушное самообладание?

Сложившаяся ситуация меня по-настоящему веселила.

– Не могу ехать дальше, – еле сдерживал я рвущийся наружу смех.

– Почему? – вопросила она, уставившись на меня.

– Лошадь сдохла.

Ючке громко и протяжно вздохнула, закатив глаза. Прошу прощения, глаз. Левый белесый смотрел на меня неотрывно и осуждающе, словно я был виноват в том, что кляча без сил рухнула на пыльную дорогу.

В Торчащем зубе было шумно, душно и оживленно, несмотря на холодную и безмолвную ночь за порогом дома. Ордженцы распивали хмельк, поглощали мясо овец, не щадя живота своего, и громко и нескладно распевали песни, не щадя ушей своих соседей.

– Семейная жизнь – это вам не овец стричь, – пожилая ордженка, по-пьяному растягивая слова, читала Ларфе нравоучения. – Тут особой науки нет. Живи себе и живи.

Ларфа согласно кивала, улыбаясь криво и неестественно, но её собеседница этого совсем не замечала и всё подливала в свой безмерный стакан тягучий, пряный хмельк.

– Мы когда узнали, что ты замуж за Пирта собралась, сначала посочувствовали тебе, – продолжала свой монолог пожилая ордженка, – всё-таки чужой он, да и ордженец всего наполовину, но сейчас мы тебе все завидуем – такого мужа отгрохала! Он тебе и кузнец, и в поле помогает, да и добрый такой, добрее, чем коренные ордженцы. Бабка твоя, Ольфа, по деревне ходит и нос задирает, мол, внучка моя крупную овцу остригла и шерсти с неё на год хватит. Мы сначала плевались с неё, а теперь вторим ей, ведь права Ольфа, баран у тебя породистый!

Дилфо громко хмыкнул, но его никто кроме Ючке не услышал: все были заняты своими бессмысленными сплетнями и нескончаемой пирушкой. Ючке сидела вместе с мальчиком на скамье у беленой стены вдали от основного действа. Девушку местные принимали за ребёнка несмотря на то, что ростом она была с взрослого ордженца, но вот тело её было слишком изящным и тонким, что совсем не соответствовало деревенским понятиям о зрелости. Поэтому Ючке и Дилфо удостоились лишь скамейки в углу и двумя кружками разбавленного хмелька с ломтем серого хлеба. Ючке, получив свою порцию, тут же вручила её мальчику и принялась молча наблюдать за весельем хмельных ордженцев.

– Ну их, этих взрослых, – проговорил Дилфо, прикончив свою небогатую часть всеобщей трапезы. – Пойдём лучше в кузню, пока они нас не замечают, покажу тебе мечи. Пирт мне разрешает в любое время любоваться своими творениями, а вот Ларфа против, говорит, не ордженское это дело мечами увлекаться. Что бы она понимала!

Ючке не ответила. Она послушно поднялась со скамьи и вышла вслед за мальчиком из напаренного десятком ордженцев дома на улицу, где дышалось свободнее, и было намного уютнее, несмотря на промозглый туман, поднявшийся с реки.