Бледные - стр. 23
– Ну-ка, – повторила она, подходя ко мне. – Дыхни. Это, блядь, что? Ты пил?!
– Мы вино выпили. По стакану. Бабушка Славы угостила, – я запутывался в своей лжи все сильнее и сильнее. И мама это прекрасно понимала. Тяжелая пощечина прилетела слева, как всегда, неожиданно. Неожиданно и больно обожгла щеку, заставила кровь прильнуть к ушам, а сердце пустилось в галоп.
– А ну, сука, не ври мне, – прошипела она, вцепившись стальными пальцами в шею. Боль пронзила горло и отдалась где-то внизу, у сердца. – Где ты шлялся?
– У друзей был. На вечеринке.
– Что пил?
– Вино. Два стакана, – на этот раз я сказал правду и попытался объясниться. – Ты же меня сама выгнала.
– Выгнала? Я выгнала? Я тебя к этому каличному отправила. А не бухать хуй пойми с кем. Что, взрослый стал? Свободу почуял?
– Мам, отпусти, – скривился я, когда хватка стала крепче. – Больно.
– Больно? – тихо переспросила она. – Я покажу тебе, что такое больно. Ну, сука…
Она не договорила. Отпихнула меня в сторону и пулей вылетела в прихожую. Сердце заныло от страха, когда я понял, куда она пошла. Через мгновение мама вернулась из ванной комнаты, сжимая в руке шланг от стиральной машины.
– Пьешь, сука? Матери врешь? Взрослым стал? – заорала она и, резко замахнувшись, обрушила на меня шланг. Инстинктивно я закрылся левой рукой и тут же взвыл от боли, когда рука приняла на себя удар. Шланг был жестким, тяжелым и всегда оставлял после себя жирные, набухшие фиолетовые полосы. Везде, куда попадал. Второй удар пришелся уже на спину. От удара и последующей боли перехватило дыхание. Третий удар рассек кожу на щеке, на водолазку упали капли крови. Странно, но маму это только раззадорило. Она перехватила шланг и принялась лупцевать меня еще сильнее. Эту боль я почти не чувствовал. Тело словно отупело, превратилось в мертвый кусок мяса, которому плевать на все. Лопалась кожа на спине, ныли пальцы, которым тоже досталось, саднила щека, а мама все не успокаивалась. Угомонилась она только тогда, когда по батареям застучали недовольные ранним пробуждением соседи. Но я знал, что ни одна блядь не поднимется по ступеням и не позвонит в дверь, чтобы выяснить, что происходит. Ни один человек потом не спросит, что произошло. Останутся только глухие шепотки в спину, когда люди будут думать, что ты не слышишь. Но ты все равно услышишь.
Это потом мне стала понятна вспышка родительской ненависти. Мама просто что-то не поделила с Гошей, а я попал под горячую руку. Приди я домой на пару часов позже, всего этого, возможно, и не было бы. Но случилось то, что случилось. Мама выплеснула злость, а я превратился в отбивную. Хоть сейчас на сковороду клади. Нежнейшего мяса хуй найдешь. Интересно, когда-нибудь я смогу дать отпор? Или буду скулить от ужаса, пока шланг оставляет на моей коже новые шрамы?
Мама ушла на работу в десять. Она так и не заглянула ко мне в комнату. Просто хлопнула дверью, оставив после себя тишину и запах валерьянки, намертво въевшийся в стены нашей квартиры. И лишь после того, как она ушла, я смог наконец-то попасть в ванную комнату и увидеть, в какого красавца меня превратила мамина рука.
Боли больше не было. Она попискивала где-то глубоко внутри, словно вгрызалась крохотными зубками в истерзанные мышцы. Была лишь обида, которая тоже быстро исчезла, стоило мне бросить взгляд на отцовскую опасную бритву, которая все так же лежала на полочке с мыльно-рыльными принадлежностями. Взяв ее, я завороженно посмотрел на блестящее, смертоносное лезвие и опустил взгляд на свою руку. Синюю, покрытую вспухшими шрамами, оставленными шлангом от стиральной машины. Вздохнул и убрал бритву обратно, понимая, что трус, сидящий внутри меня, ни за что не допустит, чтобы сталь коснулась вен. Не позволит мне секануть по коже лезвием и не даст уйти так легко. Все же у труса внутри меня были свои понятия о чести. Такую трусость отвергал даже он.