Биография неизвестного - стр. 21

Все это произошло в пятницу, накануне выходных. Теперь я сидела в маленьком кафе недалеко от Лялиного переулка и смотрела в теплые глаза Этти. И мне казалось, что и не было вовсе этих двух сумасшедших недель, что наступит понедельник и мы так же, как на протяжении пяти прошедших лет, встретимся у выхода из метро и пойдем на пары. И мне подумалось, что даже спустя семьдесят лет в этом кафе мне будет казаться, что мне все еще семнадцать.

Она вошла тихо, но уверенно. Гордый изгиб прямых плеч, спокойно вздымавшаяся от мерного дыхания грудь и открытый взгляд – все говорило о силе ее характера и строптивости ее натуры. Не затворив за собой двери и не сбросив с плеч плаща цвета алого заката, едва слышно постукивая каблучками, она ступала в тишине всеобъемлющего пространства, иной раз неспешным и уверенным движением руки отбрасывая с белого лица прядь медных волос, что огненным костром пылали на ее спине. Она шла вперед, и волосы ее, едва тронутые теплым душистым ветром, переливались в бледном свете занимающегося дня. Она не оглядывалась по сторонам, руки ее не сжимали в нетерпении тонких перчаток, а губы не были сухи от волнения – напротив, они были влажны и чувственны.

Кажется, вот уже несколько дней никто не заходил сюда. Тишина и безмолвие поглотили дома и переулки, дворы, деревья, леса и озера. И даже серебристая гладь реки замерла, и течение ее остановилось, будто в предвкушении появления чего-то необыкновенного, долгожданного и в то же время удивительного, точно чудо, которого ждешь, но до конца не веришь в истинность и несомненность его существования.

Но вот в этом густом безмолвии раздался живой звук, точно игра маленького барабанчика, – тук, тук. И – о чудо! – кажется, с каждым стуком маленьких звонких каблучков все оживает. Но новая жизнь эта подобна робкому дыханию спящего – она спокойна и бесстрастна, она никуда не спешит, она первозданна и неизменна, она лишена предрассудков, она – истина в себе, и все окружающее ее подчиняется тому спокойному испепеляющему бесстрастию, которое она несет в себе.

Однако лик ее, лишенный страстности, – лишь обман. Она есть страсть, и гордость, и строптивость. Она хитра, точно теплый ветер, несущий в себе холодные потоки. Она – противоречие, начало и конец всему. Она – жизнь и смерть, в мгновение ставшие едиными.

Все вновь пришло в движение – кроны деревьев как будто по-особенному изгибают свой стан, и ветер наполняется терпким ароматом ее духов, исключительным, уникальным, точно парфюмер создал свою совершенную композицию только для нее, и только ей одной известен секрет редких нот этого эликсира; и прохожие, как будто цепляя на себя ее томный взгляд, погружаются в пучину алого заката, отражающего вневременье и время. И тайна ее несет в себе истинную женственность и непостижимую сущность, и каждый шаг ее и каждый вдох погружают мир в сладостную эйфорию вдохновения.

Быть может, только раз она замедлит шаг – шелк платка, что облаком скрывает ее белую шею, раздует случайный порыв, натянутся тонкие нити, развяжется узел, и платок сорвется с ее шеи, подгоняемый ветром. Слившись с пестрым потоком, он на мгновение растворится в солнечном свете, и его причудливый узор отразится в прозрачных витринах, крупных каплях ночного дождя и мутных озерах. Однако скоро тонкие пальцы вновь затянут узел, узор сокроют шелковые складки ткани, и она снова продолжит свой путь, своевольная, непостижимая.