Безымянный - стр. 8
Он пододвинул стул и принялся уплетать калачи, которые правда оказались будто только что вынутыми из печи – тёплые, мягкие и безумно вкусные, они были посыпаны маком и пропитаны каким-то ароматным маслом. Вода из самовара холодная, но он и не думал жаловаться – сейчас даже такая трапеза казалась ему настоящим пиром. Только сейчас он обратил внимание, что из угла на него сверкают два глаза – два птичьих глаза. Большая и откормленная сорока беспокойно переминалась с ноги на ногу на своей жёрдочке и время от времени издавала тихие поскрипывающие звуки – будто чем-то очень возмущена, но при этом боялась выказать своё недовольство вслух. Он с интересом осмотрел птицу и пришёл к выводу, что она не только красива, но и достаточно опасна: таким клювом можно не только глаза выколоть, но даже переломить какую-нибудь мелкую кость. Где-то в своём подсознании он даже знал, что некоторые военные подразделения используют целые рои таких сорок для разведки и внезапного нападения на лагеря ничего не подозревающего противника. Но оперение и правда радовало глаз: чёрно-белое, похожее на доску для игры в таврели, тельце плавно переходило в длинный перламутровый хвост, который сорока постоянно распушала, будто в возмущении.
– Ты уж прости, что не угостил, – С чавканьем проговорил он, – Я, честно говоря, не знаю, разрешает ли тебе твой хозяин есть такую еду.
– Не разрешает, – голос сзади заставил его не только вздрогнуть: в одно мгновение он оказался на ногах в своей боевой позе, с готовностью и целеустремлённостью разглядывая говорившего.
Вернее, говорившую. Перед ним стояла средних лет женщина с длинными волосами, заплетёнными в неаккуратный и разметавшийся пучок, большими серыми глазами, пропитанными одновременно усталостью и жизнелюбием, достаточно крупным носом с благородной горбинкой и поджатыми тонкими губами, которые при этом алели поднебесным пламенем, ярче всего выделяясь на её бледном лице. Она оделась в некое подобие плащаницы, как видимо непромокаемой, так как на пол уже успела натечь изрядная лужа дождевой воды. Однако самым удивительным её атрибутом оказался посох, на который она небрежно опиралась, тем самым давая понять, что он нужен ей не для поддержки ходьбы, а совсем для иных целей. Он выполнен из дорогого серебряного металла, а хрустальный наконечник самой утончённой работы изображал морду жабы, чьи выпуклые глаза поблёскивали как живые. Он даже и представить не мог, что у избушки будет именно такой хозяин.
Женщина выдохнула, аккуратно приставила посох к стене, скинула плащаницу, обнажив типично крестьянский балахон, небрежно заправленный в штаны земледельца, и прошла к столу, критически оглядывая пустую тарелку.
– Это и мой завтрак тоже, – Недовольно сказала она и бросила на него изучающий взгляд, – Аппетит у тебя будь здоров. Давно не ел?
– Давно, – Кивнул он и тут же понял, что ему надо проявить хотя бы толику учтивости, – Я благодарю вас за кров и трапезу. Я бы хотел знать имя моей спасительницы.
– Брось, – Она потёрла пальцами переносицу и с ещё одним глубоким вздохом опустилась за стол, – Давай в моём доме без этого церемониала. Ты что? В царском дворце воспитывался?
– Нет, – Он тут же спохватился, – То есть… я не знаю.
– Не знаешь? – Она лениво раскинулась на стуле и подпёрла подбородок одной из рук, на пальцах которой красовалось несколько толстых колец, – Тогда, может, ты знаешь, зачем ты убил Болотного Духа?