Безумие Гёльдерлина. Жизнь, поделенная надвое - стр. 7
Если читатель желает понять дальнейшее развитие мысли Гёльдерлина и его так называемое безумие, ему стоит запомнить это обращение к «национальному» и наметившийся здесь отказ от образцов греческой трагедии.
После нескольких месяцев напряженной работы – в это время он пишет гимн «Воспоминание» и заканчивает переводы из Софокла (из послания другу Ландауэру мы узнаём, что Гёльдерин провел «целый день и половину ночи» за письменным столом, ему даже начало казаться, будто «его друзей больше нет на свете»), ― в первых числах июня 1803 года поэт, «точно повинуясь порыву, через поля» пешком добирается до монастыря в Мурхардте, где в то время находится Шеллинг: они с женой Каролиной навещают там отца философа, местного прелата. Шеллинг знал Гёльдерлина еще с тех пор, когда они оба изучали богословие в Тюбингенском университете, и письмо, которое он несколько дней спустя направил Гегелю, считается одним из самых ярких доказательств того, что поэт уже тогда погрузился в безумие.
Самое печальное зрелище, что мне довелось лицезреть во время пребывания в тех краях, – это Гёльдерлин. Вследствие путешествия во Францию, куда он отправился по совету профессора Стролина, имея совершенно ложные представления о том, что его там ожидает, и откуда сразу же вернулся, поскольку его, кажется, попросили отчасти о том, чего он не мог исполнить, отчасти – о том, что никак не совместимо с его душевным устройством; словом, вследствие этого рокового путешествия его рассудок как будто окончательно расшатался [zerrüttet – этот глагол будут часто использовать, чтобы описать состояние поэта], и, несмотря на некоторые занятия, как, например, переводы с греческого, в остальное время он пребывает в полном отсутствии духа [in einer volkommenen Geistesabwesenheit – термин «отсутствие», Abwesenheit, также будут применять для определения гёльдерлиновского безумия]. Меня потрясло то, как он выглядит: он настолько не заботится о своем внешнем виде, что вызывает отвращение, и, поскольку его речи отнюдь не навевают мысли о сумасшествии, он в полной мере напустил на себя (angenommen) внешнюю манеру поведения (die äusseren Manieren), свойственную людям в этом состоянии. Здесь у него нет ни малейшей надежды на выздоровление. Я думал попросить тебя позаботиться о нем, если он приедет в Йену, а он собирался это сделать.
Германист Пьер Берто, один из главных участников французского Cопротивления, посвятил Гёльдерлину особенно прозорливые исследования: он отмечал, что свидетельство Шеллинга действительно весьма оригинально и не лишено противоречий. Поэт пребывает в состоянии полного отсутствия духа, и, несмотря на это, ему удается переводить с греческого (как будто переводы Софокла не требуют выдающихся умственных способностей); к тому же, поскольку речи друга вполне себе разумны, Шеллинг может утверждать исключительно то, что Гёльдерлин «напустил на себя внешнюю манеру поведения» безумца – следовательно, он безумец.
Те же противоречия встречаются в письме, которое Шеллинг адресовал Густаву Швабу через сорок лет после этих событий, когда Гёльдерлин уже четыре года как умер. Он вспоминает, как повидался с другом в Мурхардте:
Это была печальная встреча, ведь я сразу уверился, что этот тонко настроенный инструмент безнадежно сломан. Когда я подкидывал ему какую-то идею, его первый ответ всегда звучал верно и уместно, но в его дальнейших словах смысл совершенно терялся. Однако на его примере я осознал, насколько велика сила врожденной, истинной милости. Я провел с ним тридцать шесть часов, и за это время он не сказал ничего неподобающего, ничего, что бы противоречило его предыдущему облику – благородному и непогрешимому. Мы попрощались на дороге в Зульцбах и, мне кажется, сделали это с горечью. С тех пор я больше не виделся с ним.