Безумцы. Пять историй о любви - стр. 9
– Знаешь, зачем я тебя сюда привез? – он, наконец, посмотрел на девушку.
– Да, думаю, что знаю.
– Я вовсе не хотел, чтобы все вышло как похищение. Я хотел остановиться на берегу, вроде как для починки автобуса, – он продолжал, не обращая внимания на ее слова. – Открыл бы двери, сказал, что ремонт займет немного времени. Вместо того, чтобы сидеть в автобусе тебе наверняка захотелось бы пройтись. Ведь когда мы возле водоема, так и тянет бросить в него камушек, и посмотреть, как далеко расходятся круги на воде. Я представил себе все. И как ты медленно будешь бродить по берегу, и как сядешь, и обнимешь руками колени. Я даже видел, куда ты будешь смотреть, и каким цветом будет играть солнце у тебя в волосах. Не мог представить только одно: какую музыку ты будешь слушать. Какую песню будет петь твоя душа.
Водитель встал, подошел к выходу, и надавил на скрытую кнопку. Механизм зашипел, выпуская воздух, и распахнул двери. Прохладный запах озера скользнул внутрь, и прокатился по салону автобуса. Девушка, чуть помедлив, тоже поднялась. Она подошла к открытой двери, и взглянула в глаза своего похитителя.
– А знаешь, что? – сказала она, делая шаг вниз по ступенькам. – Покажи, откуда лучше всего видно закат!
– Пойдем, это рядом! – водитель сунул руку в карман, и вытащил оттуда ее наушники. – Держи, пригодятся.
Она взяла их, достала из кармана телефон, потом остановилась и, улыбаясь, посмотрела на своего похитителя.
– Скажи, ты меня совсем не помнишь?
– Не-а! – мотнул он головой, и улыбнулся в ответ. – Почти совсем.
Ива с качелями
Робкий весенний ветерок тихонько тронул створку приоткрытого окна. Она скрипнула под его напором, и откатилась в сторону. Словно испугавшись самого себя, ветер убрал невидимые руки, и позволил створке вернуться на прежнее место. Здесь же, под окном, стояла кровать, лежащий на ней старик улыбнулся. Он пребывал здесь третью неделю, и видел как снаружи, за стенами больницы, наступала весна. Сначала осторожно, также как ветер, который сейчас игрался с окном, а потом уже не оглядываясь, дерзко, и широко шагая. Он лежал на продавленной кровати, прикрыв мягким одеялом старые ноги, одетые в затертую больничную пижаму. Левая рука старика, пребывала в постоянном движении, разглаживая складки на одеяле. Ему нравилось чувство прикосновения к поверхности, и кончиками пальцев, и всей ладонью. Опустить руку, а потом медленно провести ею. Тронуть, и ощутить тепло, и мягкость, а потом двинуть, и почувствовать фактуру. Ворсинки, мелкие катышки, рубчик ткани. При определенной скорости каждый материал приобретал свои, ни с чем не сравнимые ощущения.
Его звали дядя Саша, и вся эта рукоблудная медитация помогала ему справиться с болью, и забыть о том месте, куда он попал. Был он вовсе не в санатории повышенного комфорта, снабженным всевозможными биотехнологическими устройствами, он был в обычной больнице. Хуже всего то, что он видел, как периодически отсюда уходили проигравшие последнюю битву за свое здоровье пациенты. Но уходили, не в привычном для нас понимании этого слова, а просто исчезали, забирая с собой все свои вещи и воспоминания. Дядя Саша был реалистом, и понимал, что тоже вышел на поле боя, и вступил в свою последнюю битву. Как долго она продлится, и на сколько смерть выдаст ему кредит, он не знал. Выражение жизнь – это борьба ему тоже не нравилось. Ведь жизнь это дар, а что же это за дар такой, за который мало того, что надо бороться, так по истечении срока эксплуатации тебя еще и судить будут, правильно ли ты его использовал! Это не дар тогда вовсе, а товар, за который каждому придется заплатить свою цену. Что-то вроде ипотеки, вперемежку с лотереей.