Безмятежные годы (сборник) - стр. 2
Ну, теперь я, кажется, всякий уголок и закоулочек у нас в гимназии знаю, все облетела и высмотрела.
В самом низу один только первый, выпускной класс, квартира начальницы, докторская, дамская[4] и еще какая-то большая-большая комната с желтыми шкафами и столами, а на них все хитрые машины стоят; написано «физический кабинет», но кто его знает, что там делают. В среднем этаже второй, третий и четвертый классы, а на самом верху остальные. Во всех трех этажах есть коридор и зала, и оба верхних как две капли воды друг на друга похожи, только в средней зале есть образ «Благословения детей», потому что там всякое утро общая молитва бывает.
Нам, малышам, бегать вниз только до начала уроков позволяют, а потом ни-ни.
Класс у нас большой, светлый, веселенький. Уроков каждый день пять полагается, только в субботу четыре.
Вот одна за другой стали учительницы являться.
Русская – тот же самый милый толстый Барбос, который экзаменовал меня, настоящее его имя – Ольга Викторовна.
Француженка – тоже та самая, что меня на экзамене спрашивала, только теперь лицо у нее не такое смуглое, как тогда. Зовут ее Надежда Аркадьевна, и она русская француженка, не французская.
Девочки ее не любят, говорят «цыганка», а мне она нравится, хотя правда – некрасивая: глаза у нее черные и точно вон выскочить собираются, а прическа – как большое-большое гнездо. Все-таки она славная.
Попинька же у нас премиленький, настоящий душка; некрасивый и тоже желтоватый, но веселый, ласковый, постоянно шутит и нас иначе как «кралечками» да «красавицами» не называет. Евгения Васильевна (это нашу классную даму так зовут) говорила, кажется, что он академик, но, конечно, это вздор или я что-нибудь не разобрала, или она напутала. Первый раз слышу!..
То есть, понятно, не про академию, это я давным-давно знаю, да и дядя Коля мой – академик; но то совсем другое, он офицер, – так ему и полагается значок, шпоры и аксельбанты носить, но чтобы наш милый поп-батенька нарядился!..
Конечно, ерунда.
Ну и немка у нас! Откуда только такую откопали? Уж кого-кого, а ее точно циркулем не обводили – ни дать ни взять две дощечки в синее платье нарядились! И всю ее точно из треугольников сложили: локти углом, подбородок углом, нос углом. Глаза карие и ужасно блестящие, щеки – будто вдавленные, но розовые, а сама такая длинная, что хочется ее взять да посередине узлом завязать.
Зовут это сокровище мадемуазель Линде. Видно, злющая-презлющая, настоящая шипуля. А начнет по-русски говорить, все смеются: где только «л» попадется, она непременно мягкий знак поставит: «палька», «слюшайте». Ведь надо ж выдумать!
А я-то чуть не на первом же уроке отличилась!
Повесили нам на доску картину, а там нарисована девочка на стуле, и волосы у нее размалеваны – как раз как пестрые кошки бывают. Стала мадемуазель Линде вопросы задавать, а девочки отвечать должны. Уж и отвечают они – одно горе! На весь класс, кроме нас с Любой, всего пять-шесть есть, которые хоть что-нибудь маракуют. Вот немка и спрашивает одну девочку, Сахарову:
– Was für Haare hat das Mädchen?[5]
Та стоит, рот разинув, ничего не понимает, а я Любе потихоньку и говорю:
– Bunte[6].
Правда ведь пестрые! Сахарова, умница дорогая, возьми да и повтори:
– Bunte!
Кто сообразил, понятно, так и покатился, мне тоже страшно смешно было, только я очень испугалась: ну, думаю, съест меня сейчас немка! Закусила я губу, сделала «святые глаза» и сижу тише воды ниже травы. Классная дама, кажется, видела, что это я шепнула, но она только собрала свою носулю на веревочку и хохочет-заливается.