Без семьи и наследников - стр. 5
Раньше был домоседом – хватало и жены, чтобы пообщаться; к тому же много работал. Врач уролог имел всё – уважение, клиентуру, знания, опыт. Потом здоровье пошатнулось, стало прогрессировать ожирение, сердце теперь ни к чёрту. Пришлось уйти на пенсию, хоть никто и не гнал, даже не намекал. Сам подал заявление, долго выслушивал уговоры остаться, колебался, но всё-таки взял расчёт.
Конечно, два месяца отработал, но больше не смог. Случилось это в восемьдесят седьмом, когда остался вдовцом. Захотел пожить на покое, для себя, могилки по порядок привести. Надо ж так – родной брат на войне погиб, мать с сестрой – в оккупации, в Луге. Отец в начале тридцатых умер от инфаркта. Тоже жирел, когда все худели. Наследственность, никуда не денешься…
Пономарёв всё-таки втиснулся в подъехавший автобус и грохнулся на сидение неподалёку от кабины – внезапно подкосились ноги. Почему-то, наверное, от жары, в глазах всё поплыло, и тело стало неметь. Когда сел, вообще перестал чувствовать своё тело, особенно нижнюю его часть. Разложив живот на коленях, Григорий Тимофеевич снял шляпу и стал ею обмахиваться.
Вроде, полегчало, но он попросил парня, стоящего рядом, открыть люк на потолке. Парень ударил люк кулаком, и на Пономарёвым открылось белёсое от жары небо. По бокам проспекта мелькали светлые коробки домов, цветущие деревья и кусты, торговцы с коробками и тюками, магазины и ларьки.
Пономарёв сразу не заметил, что уселся под компостер. И теперь все пробивали талоны у него над головой. От этих противных звуков началась мигрень, и опять стало дурно. Сзади, прижавшись друг к дружке почти бесплотными телами, щебетали две молодые женщины с обручальными кольцами. Около одной ныл бритый наголо ребёнок – прозрачный, как полиэтиленовый пакет. У женщин на головах топорщились зэковские «ёжики». Пономарёв заметил это и подумал – может, мода такая.
Да чего так придавило? Не шевельнуться – будто камень в груди. Дышать трудно, и давление, конечно, подскочило. У него был дома тонометр со стетоскопом; чуть ли не каждый день измерял, контролировал. Надо бы проверить по возвращении, да лекарство принять…
– А меня Ольга спрашивает: «Ты чего обрилась, как в тюрьме? – тараторила одна из молодух. – Я ей толкую: «Парикмахерская сейчас по полсотни за стрижку берёт. Значит, я состоятельная, раз могу себе это позволить…»
– Состоятельные, наоборот, могут линию держать, а не раз на год болваниться, – заявила полная, ярко одетая дама, которая ехала рядом с Пономарёвым. – Комплексантки несчастные, лишь бы хвастаться!
Боком, по ходу автобуса, расположилась не старая ещё гражданка с острыми локтями и присохшим к позвоночнику животом. Чем-то она напоминала голодную чердачную кошку. Впрочем, женщина не комплексовала – напротив, считала себя очень стройной и пыталась привлечь внимание. У неё это очень долго не получалось, и нужно было придумать какой-то предлог.
– Садитесь, пожалуйста! – обратилась она мужчине лет сорока, который стоял рядом и читал книгу.
– Да что вы! Я ведь не старик, не инвалид, – изумился интеллигент в очках, с демократической бородкой.
– Не могу сидеть, когда мужчина стоит! – пролепетала худышка, вытаращив круглые глаза.
– Вы ставите меня в неудобное положение, – сообщил мужчина. – Пожалуйста, успокойтесь, мне скоро выходить.