Без семьи и наследников - стр. 2
Двадцать три года назад Антонина вступила в кооператив. Тогда он был дешёвый – тысяча шестьсот первый взнос. Построила однокомнатную квартиру, где и жила до сих пор. Четвёртый этаж при жеребьёвке вытянула, хороший – хоть в этом повезло. Код на двери, лифт, мусоропровод – всё, как у людей. Двор зелёный, рядом – Муринский ручей. Есть, где погулять, посидеть на скамейке. И денег хватает даже сейчас, потому что не привыкла много тратить.
За пенсией не пришлось стоять ночью – и то радость. Умница заведующая почтовым отделением, дай Бог ей здоровья – порвала те дурацкие списки, из-за которых только одна путаница. Каждый составит, а потом получит свою пенсию и уходит; начинают по новой писать. А теперь там живая очередь. Пришёл пораньше – и вот, пожалуйста. Насыпали десяточек звонких полные карманы…
Рядом раздалось громкое бессмысленное бормотание. На подоконнике сидела одетая по-зимнему черноглазая старуха с круглым распухшим лицом. От её пыльного пальто и съеденного молью линялого платка так разило мочой, что Латынцеву чуть не вырвало. Мухи роем носились вокруг старухи, словно та была уже мёртвая.
– Тёть Маш! – крикнула раздатчица кассирше. – Опять она тут!
– Ах ты, сволочь такая! Я думала, уже подохла!
Кассирша защёлкнула ящик с деньгами, схватила железную палку с крюком на конце и бросилась к старухе.
– Выметайся отсюда, вонючка проклятая, сил уже нет никаких… Так шмонит от тебя, что блевать хочется! Стащить опять что-то хочешь? Не выйдет! Уже от таких, как ты, прилавки поставили. Вшей сейчас на людей натрясёшь, лихоманка тебя возьми!
Кассирша прямо при покупателях начала колотить бабку палкой.
– Тут продукты, а она, зараза, рядом шляется. Эй, мужики, помогите её выкинуть. Зимой били-били, думали, прикончили, а она опять… Видать, с Рождества одёжу не снимала!..
Двое добровольцев выбежали из хлебной очереди, потому что желали вернуть кассиршу на рабочее место. Они схватили бабку под мышки и с размаху выбросили её на крыльцо, откуда послышался пронзительный визг.
– Совсем люди животными стали, – тихо сказала Латынцева, доставая из сумки полиэтиленовый пакет под сахарный песок. – Нет бы слово доброе… Не от счастья великого человек до такого дошёл.
– Вот вы бы, бабуля, и забрали её к себе домой, – предложила молодая дама в очках, стоящая позади Латынцевой. – Я эту тварь уже который раз здесь вижу. Сколько достойных людей ушло в мир иной, а вот такие, наверное, и там не нужны. Ведь ей, конечно, и пенсию платят, причём повышенную. Хвасталась ведь, что инвалид войны. Это она придуривается, а сама всё прекрасно понимает. На жалость бьёт, театр устраивает. Много таких, умных, развелось. У самой, небось, денег полный матрас – на что угодно спорить готова. А из любви к искусству чего не кривляться, когда делать нечего?
– Давайте мешок! – крикнула продавщица, которую грузчик звал принимать товар.
Она ладонью погребла к себе шесть металлических десяток с тремя мятыми трёшками, взяла алюминиевый совок и предупредила:
– Бабуль, за новый пакет доплатить нужно. А ваш рваный, всё просыплется.
– Не может быть! – удивилась Латынцева.
Она была исключительно аккуратна, всегда проверяла мешки перед походом в магазин. Только вот сегодня не заметила прореху, как видно – погода тяжёлая, и в голове шумит.