Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают - стр. 28
Биографии Бабеля в то время писали три разных человека. Фрейдин – первый из них – представлял своего «Другого Бабеля». Вторая была американская журналистка, которая рассказывала, как она, исследуя жизнь Бабеля, в 1962 году ездила в Москву. Там она брала интервью у старого знакомого Бабеля, поверенного в делах Франции Жака де Бомарше (потомка автора «Фигаро»), и за ней все время следили люди из КГБ, которым Бомарше галантно приказал «Fichez le camp!» [ «Убирайтесь!»], но вопросов в КГБ ей избежать все равно не удалось. Третий автор, немец Вернер Платт, который преподавал историю в Ташкенте, прочел доклад под названием «Работа над биографией Исаака Бабеля: задача для сыщика», где говорилось в основном, как его выставляли из разных российских архивов и как ему в итоге ничего не удалось найти. Отталкиваясь от тезиса, что, мол, «хороший сыщик всегда повторно идет на место преступления», он совершил паломничества в старый одесский дом Бабеля, в московскую квартиру, на дачу в Переделкине, но лишь обнаружил, что ничего не уцелело. Не падая духом, Платт на автобусе отправился в Лемберг (Львов). В своем дневнике Бабель упоминает решение Буденного отказаться от атаки Лемберга: «Что это – безумие или невозможность взять город кавалерией?» После прогулки по городу Платт пришел к выводу, что Лемберг действительно красив, на что Бабель и намекал, называя отступление Буденного «безумием».
Его доклад встретили прохладно. Кто-то пробормотал: «Для некомпетентного исследователя все что угодно станет „задачей для сыщика“». Похоже, некоторые из документов, к которым Платт так и не смог добраться в архивах, были уже давным-давно опубликованы. «Вы можете купить это все в „Барнс и Нобл“», – сказал кто-то из аудитории.
Кроме того, Платт сделал еще ряд провокационных заявлений об утерянных рукописях, которые вызвали массовую дискуссию о местонахождении и содержании отсутствующих папок.
– Они пусты! – выкрикивал кто-то из русских. – Папки оказались пустыми!
Натали Бабель встала и взяла микрофон. «Это была лучшая часть», – сказала Люба, расправляя спину и читая свои записи голосом словно из далеких глубин, из склепа.
– Когда я была совсем девочкой, мне говорили, что мой папочка – писатель. – Пауза. – Позднее я слышала, как люди говорят, что Исаак Бабель – великий писатель. – Пауза. – Но для меня он был просто папочкой.
Долгая пауза.
– Я смущена.
Еще пауза.
– Я смущена.
Прошла минута, другая – в полной тишине. Наконец кто-то спросил, правда ли, что она до сих пор «скрывает некоторые неопубликованные письма».
Натали Бабель вздохнула.
– Позвольте мне рассказать историю о письмах. – История состояла в том, что к Натали попал сундучок писем отца. («Писем ее папочки», – пояснила Люба.) – Я знала, что должен прийти биограф, – продолжила она, – Но он меня раздражал. Поэтому я отдала письма тетке. Когда пришел биограф, я сказала, что у меня ничего нет.
– И где же письма теперь?
Натали не знала.
– Может, у меня под кроватью, не помню.
Заседание закончилось дурдомом.
После дневной сессии на тему «Бабель и мировая литература» я отправилась на велосипеде в свой жилой комплекс и там чуть не наехала на Фишкина, который курил в пижаме на улице. Я поздравила его с возвращением с Тахо и спросила, как ему конференция. Выяснилось, конференция ему никак. А к его связанным с Тахо неприятностям добавилось еще и то, что известный специалист по XX веку Борис Залевский показал ему на парковке средний палец.